Бестиарий любви

Увы! Бог мне в помощь! Как мне быть тогда? Нет, клянусь Святым Крестом, никогда, если то Господу угодно будет, ничего такого не случится, но пребуду осторожной и поберегусь обмана и поэтому не стану так лениться, словно Куропатка, о которой Вы мне рассказали.

КУРОПАТКА

Ибо я слыхала, что когда одна куропатка снесет яйца, то другая похищает их и высиживает. Мне сдается, это происходит из-за недостатка, в ней имеющегося: ведь она не может вынести труда, нужного, чтобы их высидеть; или ей кажется, что она не может потерять птенцов, кои все равно придут на ее крик.

И, пусть даже неверны обе названные причины, тем не менее я знаю несомненно, что нельзя найти никакого оправдания ее нежеланию высиживать птенцов. Ибо никогда она их не полюбит так, как если бы сама их высидела.

Так же я могу сказать и о себе, что если не буду я всегда поблизости и не откажу себе в неподобающих желаниях, могут у меня похитить кладку, то есть те подходящие слова и веские доводы, какие я узнала относительно природы тварей, научающих меня, что следует оберегать то, что нужно уберечь. Ибо мне не следует поддаваться тем наклонностям, следствия которых я исправить не смогу, в противоположность куропатке. Да и она даже не столь безумна, как Страус. Ибо в нем нет ничего, что можно было бы считать достойным похвалы.

СТРАУС

Кажется, я слышала, что Страус, отложив яйцо, на него даже не смотрит.

Пусть я буду проклята, если не совершает он тем самым величайшей низости, а при этом солнце не совершает куртуазного деяния, согревая яйцо своим теплом! Страус полагается на благородство солнца, и поэтому яйцо не боится потерять.

Мэтр! если понадеюсь я на Вас, словно страус, что надеется на солнце, плохо Вы меня высидите. Пусть постигнет кара всякого, кто понадеется на Вас, сколь правдивым бы Вы ни прикидывались!

Но, конечно, я невежественна и не куртуазна, если Вам такое говорю; ведь не во многом я Вам отказала, и тем не менее так много здесь наговорила. Посему скажу, что, кажется мне, нету большей глупости, чем пустая болтовня.

АИСТ

Ибо, соответственно тому, что я слыхала об Аисте, — что, когда он уже стар и не может летать, птенцы, им выкормленные и ставшие к этому времени взрослыми, кормят в свою очередь его и выщипывают ему из крыльев старые перья, вместо которых отрастают новые; тратят они на это столько времени, что даже удивительно.

Боже мой! Пусть не случится никогда, чтобы мне для Вас понадобилось делать то, что хотите Вы сделать для меня, как дали мне понять. Но, клянусь своею верой в Бога всемогущего, я не знаю, по какому обязательству должна была б я это делать. И не знаю, стану ли я это делать взаправду.

ОРЕЛ

Ибо глупо было бы поклясться в чем-то, совершать чего не собираешься. Я ведь опасаюсь вещи, коей лишены совсем немногие: вещь эта — гордыня, каковую сравниваете Вы с Орлом: Вы сказали, что орел, когда его клюв чрезмерно отрастает, ищет твердый камень и разбивает о него клюв, который отрастает заново и служит ему затем сообразно его желаниям.

А поэтому я возвращаюсь к Вашему сравнению гордыни и клюва орла. И, не сомневаясь, утверждаю, что гордыня — вещь хорошая, ибо с помощью ее защищают то, что необходимо защитить. Несмотря на это, некоторые считают гордыней то, что люди честные понимают как смирение. Ибо правда будет в том, что я скажу: если встречу я кого-то, кто разделит мое общество или будет [чересчур] со мной приветлив, домогаясь от меня чего-либо, — или же ему покажется, что от моего общества ему станет лучше, — разум же подскажет мне, что не станет мне от того лучше, но совсем наоборот; в этом случае подсказывает разум, что смирение немало пострадает, если я не выставлю перед собой скалу суровости, кою некоторые именуют Гордыней.

КРОКОДИЛ

Посему, не сомневаясь, заявляю, что гордыня у меня ничуть не больше, чем необходимо, в соответствии с услышанным от Вас. Знаю это я на основании того, что Вы сказали мне в своем послании о Василиске, правильнее именуемом крокодилом; говорите Вы о нем, что когда жует, движет он своею верхнею челюстью, а нижняя при этом у него стоит на месте — и происходит так не без причины. Ибо такова его природа. И могу поэтому сказать, что, случись мне полюбить кого-нибудь, соответственно природе Волка, неохотно я сказала бы о том человеку, пожелавшему ко мне приблизиться на этом основании.

Я [сказала бы об этом] лишь тогда, когда знала бы, что хуже мне не станет и не попадусь я, словно Обезьяна. Ибо знаю, что было бы хорошо для меня, когда бы я имела нечто, что мне не хотелось бы раскрыть перед всем светом, и могла бы говорить о том, когда захочется и когда буду полностью уверена в сохранности секрета, — что принесло бы мне меньше вреда, чем пользы.

Все это не означает говорить наоборот. Но и в самом деле говорить наоборот означало бы, когда бы я захотела что-либо сказать тому, кто меня бы предал и себе меня бы подчинил. Ведь любовь весьма заметна там, где она есть на самом деле. Так что все слова и разговоры между любящими есть не что иное, как разговор наоборот.