Бестиарий спального района

Но она черпала и черпала, смывала и смывала грязь — с лица, с шеи, с рук, — не давала воде успокоиться, не хотела снова увидеть то отражение. Скинула ветхую одежонку, ступила в бочажок — оказалось не мелко, с головкой. Думала — дух захватит, ан нет, не так и страшно; знать, успела привыкнуть.

Медленно опустилась в глубину, нащупала ногами дно, взглянула вверх — луна, уже не багровая, белая-пребелая, причудливо преломлялась в пляшущей воде. Захотелось навек тут и остаться.

«Будет, будет!» — прикрикнула на себя, перекрестившись прямо под водой. Вынырнула, выбралась на бережок, зубы застучали от холода. Собралась одеваться — как была, на мокрое тело.

— Ай искупалась? — послышался ласковый голос Зимавы. — Оставь лохмотья свои, вот тебе сарафан, примерь! На ивушке висит, на ближней веточке… А под ивушкой гребень я положила…

Когда Фроська вышла из зарослей, зюзи в один голос ахнули. Она снова поклонилась, потом встала прямо-прямо, сказала:

— Спаси вас Бог, добрые лю… — Запнулась и поправилась: — Добрые зюзи…

Юноша улыбнулся, дéвица засмеялась, диковинный венок вторил ей.

— Не отдарюсь ведь, — вздохнула Фроська. — За сарафан, за спасение давнее, за добро ваше — не отдарюсь…

— За добро, что от сердца, не отдариваются, — став серьезным, возразил Зорко. — Да и видим мы: тебе, красавица, уж столько досталось, сколько иной старухе за всю жизнь не доставалось… Вот нам и в радость — тебя побаловать…

— Ты ведь, Ефросиньюшка, — вступила в разговор Зимава, — на Ивана Купалу венок плела? На пляски ваши людские, на прыжки через костер собиралась?

— Одним глазком глянуть бы… — подтвердила Фроська. И спохватилась: — Посеяла веночек, голова дырявая! Заново плести придется…

Зимава шагнула к ней, сняла свой чудо-венок, возложила девушке на голову — словно корону.

— Ох, — только и сумела произнести Фроська.

— Пойдешь с нами? — спросила Зимава. — У нас этой ночью тоже праздник, некоторые, — она искоса взглянула на Зорко, — даже упиваются до беспамятства, но то немногие. Веселый у нас праздник, и костер имеется, пойдем? Тут недалече…

— Только костер у нас хоть и яркий-преяркий, — пояснил Зорко, — а из холода сотворен. Красивый — куда там вашему! И не жжется…

Зюзи переглянулись.

— Ты вот что знай, дéвица-красавица, — начала Зимава и остановилась. — Лучше ты, Зорко.

Тот подхватил:

— Ты вот что знай: кто из людей к нам на праздник пришел, кто с нами пил-ел, пел-плясал-веселился, тот с нами и останется. Не по принуждению, а по своему хотению. Завсегда так бывало, ни один уйти не пожелал… Мы-то рады-радешеньки, коли человек добрый — и зюзей станет добрым. Да и хорошо у нас: село наше, Зюзино, — не слыхала?.. Не то чтобы богатое село, а всего вдоволь. Живем — не жалуемся, жизнь у зюзи долгая и вольная. Никого не трогаем, слушаемся одних только стариков своих. А, глядишь, пособить кому требуется — людям али еще кому — пособляем-выручаем… Ну, пойдешь в зюзи? Видишь, мы без обмана, по-честному…

Фроська прикрыла глаза и увидела-услышала как наяву: большая поляна, белым светом луны залитая; изумрудная трава вся в инее, мерцает-переливается — красота, в сказке не сказать; большой костер посредине, языки пламени не красные, а голубые да белые, и веет от того костра не жаром, а свежестью зимней; слышны песни, разносится веселый смех; молодые зюзи, все с золотистыми венками на головах, в развевающихся одеждах, а то и без них, разбегаются, перелетают через холодный костер… Ох, какой соблазн! И верно: прийти туда, да там бы и остаться…

Тайное, не оформившееся еще знание остановило девушку. Она в третий раз отвесила поклон — глубокий-глубокий — и негромко сказала:

— Завидная судьба, да не моя… Простите… Побегу домой… А вас век не забуду!

Зюзи погрустнели, и Зимава молвила:

— Что ж, беги, Ефросиньюшка… Да венок сбереги, хоть один цветок! Станет худо — позвони в него; может, кто из нас и услышит, коли неподалеку случится. Ну, прощай!

— Прощай… — печально произнес Зорко. И сразу повеселел. — Будет нужда в подмоге — звони! Глядишь, и свидимся!

— Прощайте, — ответила Фроська, повернулась и пошла прочь под тихий перезвон зюзиного венка. Пересекла болото, переправилась через речку, миновала рощицу. На Купальную ночь идти совсем расхотелось. Что там смотреть — поганцев Васятку да Демьянку? Да и не до того сделалось: на сердце вдруг навалилась непонятная, невесть откуда взявшаяся черная тяжесть, оно зачастило, заторопило: что-то ох как неладно.

Девушка побежала. На ночной улице ни души; казалось, деревушка вымерла, одни собаки и остались — вон как перебрехиваются из двора во двор!

Фроська влетела в ворота. Тихо скуля и волоча за собой собственные кишки, к ней полз лохматый пес Буранко.

7

Хлев — на заднем дворе, но до самых ворот доносились заполошный птичий гомон и крики растревоженной мелкой скотины. А вот голоса Ласточки, подружки-любимицы, слышно не было. Ай в ночном выпасе? Так ведь с вечера не отправляла ее хозяйка: Емелька-пастух вместе с молодежью в лес подался, через костер сигать.

А сама-то хозяйка что же? Совсем упилась, подумала Фроська, спит непробудно…