Бестиарий спального района

Туда — тоже ни ногой. Там Борюнька. Выскочка. Из грязи в князи. Деревню сломали, его из дома прогнали, так пристроился в грязноватом шалмане, от своих нос воротит, вечно там хулиганит — ишь, снова орут все, вон, на улицу выскочили, один другому по носу, по носу. Борюнькины штуки, больше некому. Хоть бы прикрыли шалман этот… Что-то все никак — слово, что ли, какое знают тайное?

А на том конце площади у нас что?

Ох ты ж… Вот голова дырявая! Местечко, может, и не самое завидное — пистерия или как ее, — да ведь Кирушка там!

На душе потеплело. Бабулька она, конечно, на вид строгая и худощавая, как кикиморе домашней и положено, да Андрейку никогда не обижала. И он ее тоже. Эх, годы молодые…

«Ну уж и бабулька, — упрекнул себя жировичок. — Едва ли она меня старше. А я еще хоть куда, стало быть, и она, Кирушка, тоже, может, ничего».

Как ни есть — не прогонит. Накормит, а то и напоит. Да еще, глядишь, и приголубит по старой… хм… дружбе.

Теперь, впервые за вечер и ночь, Андрейка заулыбался. Потом приосанился, притопнул ногой — и резво припустил к пиццерии.

Проник легко и непринужденно, сонная гардеробщица и ухом не повела. Посетителей в полутемном зале — всего ничего, одна лишь парочка в дальнем углу, да у высокой стойки паренек в белой рубашке. Половой, нынче их офицьянтами кличут.

Через зал этот — дальше, за кулисы, как говорится. Прошмыгнул — думал, на кухне очутится, а оказался в грязноватом туалете. Фу!

Выскочил обратно, в другую дверь сунулся. Коридор. Опять не кухня. Первая по коридору дверь направо. Ага, кладовая.

— Ох ты ж, это кто ж пожаловал! — прошелестело-проокало из угла.

Кирушка, она… Правильно сердце привело.

— Я это, соседушка, — потупился жировичок. — Вот, гулял тут, дай, думаю, загляну по старой памяти… Соскучился…

Кикимора слезла с полки. Была она похожа на подсыхающую, хотя еще и живую ветку осины, а может, березы. И разговаривала под стать облику — как будто щепочки друг о друга стукаются.

— Ох, Ондрюшко, — сказала Кира, — ты бы врал-то больше. Сто лет не скучал, не заходил, не проведывал… Насквозь ведь тебя, пузыря, вижу. Да не сёрбай носопыркой-то, ладно уж… Стряслось-то что? Ишь, совсем с тела спал…

Андрейка горестно махнул рукой, открыл было рот, но произнести не сумел ни слова — ком к горлу подкатился, да так и задержался.

— Голодный, поди… — полувопросительно-полуутвердительно прошуршала кикимора. — И из дома небось прогнали… Набедокурил, пострел? Все не угомонишься никак?

Она подошла к жировичку вплотную, приобняла, прижала Андрейкину голову к своему плечу.

А он тут уж совсем не выдержал — разрыдался.

— Нету у меня больше дома… — выдавил Андрейка сквозь слезы. — Хоть помирай…

— Ох, болезный… — ответила Кира. — Ну, не плачь, Ондрюшенько, не плачь. Покормлю тебя, это первым делом. Заморишь червячка, оно и повеселее станет. А потом, глядишь, и придумаем что.

Она споро выскочила в коридор. Через минуту-другую вернулась, неся в сухоньких руках что-то, завернутое в бумагу.

— Кушай, дружок.

— А это что? — опасливо спросил Андрейка.

— Это, милок, пицца «Маргарита». Гости оставили, так ты уж не побрезгуй. — Кикимора церемонно поклонилась. — Чем богаты…

Жировичок осторожно надкусил кем-то обгрызенный блин, успевший уже и подчерстветь. Вздохнул, принялся жевать.

— Вкусно? — гордо осведомилась Кира.

— А запить нечем? — страдальчески морщась, ответил вопросом на вопрос Андрейка.

— Не привередничай! — рассердилась кикимора. — Дали тебе, вот и жуй-глотай, да спасибо скажи! А то ишь ты! Запить ему!

Крупная слеза плюхнулась на остатки пиццы.

— Ладно, не мокни, — смягчилась Кира. — Закуси уж чем есть, для разогреву. Мы закрываемся скоро, тогда уж поплотнее угощу. По старой дружбе. Хотя пороть тебя надо, а не привечать, пороть оглоеда срамного. Да уж ох, сердце бабье…

Она стрельнула в Андрейку глазками, и тот приободрился.

…Через час с небольшим заведение и вправду опустело. Кирушка с Андрейкой выбрались в зал, пролезли за стойку. Жировичок, притворяясь, что разбирается, выбрал бутылку приторно-сладкого ликера молочного цвета, лихо выпил залпом целый бокал и совсем повеселел. Кикимора предпочла что-то прозрачное, слегка пузырящееся. Впрочем, и к этому она только прикасалась губами. Однако губы перестали казаться бескровными, и серые щеки заиграли румянцем, и глаза заблестели.

А Андрейка, казалось, надувался на глазах, словно праздничный воздушный шарик. Он уже допил второй бокал и приступил к третьему. Смело залез в холодильник, попробовал несколько пирожных, бисквит и песочное не одобрил, но все-таки съел, а вот эклеры похвалил от души. Кира, глядя на гостя, радостно смеялась, деликатно прикрывая рот ладошкой.

Свои злоключения жировичок видел теперь в юмористическом свете и рассказывал о них, веселя хозяйку до сухой икоты.

Потом Андрейка гоголем ходил по залу, ловко вспрыгивал на столы, исполнял на них различные виды чечетки — пришлось как-то видеть по телевизору, — спрыгивал, делал замысловатые кульбиты, а Кирушка прямо изнемогала от смеха и держалась за впалый животик.

Ближе к утру оба устали и посерьезнели.

Сели рядышком.