Бестолочь

— Начинаете бояться, Киммель? У меня только косвенные улики, но он сознается во всем остальном. C вами будет труднее. Против вас понадобится еще собрать дополнительные улики и разрушить алиби. Ваш дружок Тони желает вам добра, он счи­тает, что вы весь вечер просидели в кино, но с таким же успехом я сумею склонить его к другой точке зрения, если побеседую с ним сколько нужно. Он всего лишь...

Внезапно Киммель запустил Корби стаканом в голову, вце­пился ему в рубашку и потащил на себя через столик. Он отвел назад правую руку, чтобы нанести зубодробительный удар, и тут словно пуля вошла ему в диафрагму. Он ударил правой и про­махнулся. Руку завернули вниз, ее пронзила острая боль; ноги у него оторвались от пола, в животе сделалось тошнотворно пусто, он закрыл глаза и почувствовал, что летит по воздуху. Призем­лился он на бедро, да так, что в окнах зазвенели стекла, и обна­ружил, что сидит на полу. Он поднял глаза на расплывающуюся удлиненную фигуру Корби, которая возвышалась над ним. Пух­лая левая рука Киммеля поднялась сама по себе, как взлетевший воздушный шарик. Он до нее дотронулся и ничего не почувство­вал.

— Руку сломали! — пожаловался он.

Корби фыркнул и поправил манжеты.

Киммель повернул голову вправо, потом влево, осматривая пол. Он встал на колени.

— Вы не видите моих очков?

— Держите.

Киммель почувствовал, как очки суют в его левую, все еще воздетую руку, сомкнул пальцы на тонкой позолоченной дужке, почувствовал, как она выскользнула, услышал, как очки упали на пол, и по звуку понял, что стекла разлетелись.

— Сукин сын! — крикнул он, поднимаясь. Покачиваясь, он шагнул к Корби.

Тот небрежно отступил в сторону.

— Не советую повторять. Будет то же самое, только хуже.

— Пошел вон! — заревел Киммель.— Убирайся отсюда, ты, вонючий... ты, таракан! Педераст!

Киммеля понесло в область анатомии и сексопатологии. Корби быстро шагнул к нему и поднял руку. Киммель замолк и отпря­нул.

— Трус,— сказал Корби.

Киммель повторил все, что он думает о Корби.

Корби надел пальто.

— Предупреждаю, Киммель, я вас в покое не оставлю, и это станет известно всем в городе, всем вашим дружкам и приятелям. А в ближайшее время я приведу к вам Стакхауса. У вас с ним много общего.

C этими словами Корби вышел, хлопнув дверью.

Несколько минут Киммель постоял на месте, подобравшись, насколько мог, всем своим дряблым телом и уставясь прямо перед собой глазами, в которых все расплывалось. Он представил, как Корби идет к библиотекарше мисс Браун, к Тому Бейли, бывшему муниципальному советнику, умнейшему человеку из всех, кого Киммель знал в округе, чью дружбу завоевал с самым большим трудом и ценил превыше всего. Том Бейли и понятия не имел о связи Хелен с Эдом Киннардом, но Корби, в чем Киммель не сом­невался, не преминет всем рассказать о ней, как только узнает сам, расскажет со всеми пакостными и мерзкими подробностями, включая и то, что Хелен подцепила Киннарда прямо на улице, как обычная проститутка, потому что все это было известно Лине, лучшей подруге Хелен. Хелен перед ней похвалялась! Корби в каж­дого из них заронит сомнения.

Киммель стронулся с места. Чтобы удержать равновесие, ему приходилось семенить. Ощупью, придерживаясь за стену, он доб­рался до кухни, где под краном умылся холодной водой. Затем так же ощупью добрался до телефона в гостиной. Он долго наби­рал номер, ошибся, набрал снова.

— Привет, Тони,— сказал Киммель бодрым голосом,— что делаешь, старина?.. Вот и хорошо, а то у меня беда, и немалая. Я сломал очки — споткнулся о коврик; вероятно, не одни очки сломаны, но стекла вдребезги. Загляни на часок посидеть со мной, а то читать я не могу, вообще ничем не могу заниматься.

Киммель слушал в трубке голос Тони, объяснявшего, что обя­зательно придет, вот только кое-что закончит, терпеливо слушал этот скучный, застенчивый голос, с удовольствием вспоминая об услуге, которую оказал Тони три года назад, когда Тони обрю­хатил одну девчонку и метался в поисках подпольного акушера. Киммель за несколько минут им такого нашел, надежного и не очень дорогого. Тони от признательности ползал перед ним на коленях, потому что одна мысль о том, что его весьма религиоз­ное семейство, не говоря уже о родных девушки, может узнать об этом, повергала его в ужас.