Бестолочь

Киммель был не способен пошевелить языком. В известном смысле его слух даже не воспринимал голоса Корби. Он съежился на полу, как пес, да в боли своей он и ощущал себя псом, но терпел, потому что выбора у него не было и он знал об этом. Только резкий визгливый голос Корби — и более ничего. Руки Корби, вцепившиеся ему в плечи, с чудовищной силой вздернувшие его на ноги, придавившие к стене, бьющие головой о стену. Киммель ничего не видел, все расплывалось еще сильнее, чем перед этим.

— Полюбуйтесь на себя! Свинья свиньей! — орал Корби.— Сознайтесь, что считаете Стакхауса виновным! Сознайтесь, что знаете — вы попали сюда из-за Стакхауса и он так же виновен, как вы сами!

Киммель испытал первый сильный приступ обиды на Стакхау­са, но ни за что не признался бы в этом Корби, потому что именно этого тот от него добивался.

— Очки,— произнес он писклявым голосом, которого сам не узнал. Он почувствовал, как их сунули ему в руку и как хрустнул ободок в его пальцах. От одного стекла осталась только поло­винка. Он надел очки; те норовили соскользнуть вбок, поэтому их приходилось все время придерживать.

— На сегодня все,— сказал Корби.

Киммель не шевельнулся, и Корби повторил. Киммель не знал, где выход, но боялся оглядеться, боялся даже повернуть голову. Тут он почувствовал, как Корби дернул его за руку и толкнул в спину. Киммель двинулся и чуть было не упал, запутавшись в соб­ственных ногах, которые он едва волочил. Что-то шмякнулось пе­ред ним на пол. Это Корби бросил ботинок. Киммель попытался всунуть в него ногу, не получилось, он сел на пол, чтобы его натянуть. Пол под ним казался ледяным. По лестнице Киммель выбрался на первый этаж. Корби куда-то исчез, он был один. За столом в холле дежурный полицейский читал газету и даже не под­нял на него глаз. Киммелю почудилось, будто он призрак, будто он уже умер и стал невидимкой.

По наружной лестнице он спустился, цепляясь за перила и представив себе, как Лаура делает то же самое. Внизу он постоял, не выпуская перил, и попытался сообразить, куда идти. Он дви­нулся в одну сторону, повернулся и пошел в противоположном направлении, все еще придерживая очки, чтобы видеть, куда идет. Уже развиднелось, хотя солнце еще не встало. Ощутив холодное дыхание ветра, он понял, что намочился в штаны. То ли от холода, то ли от страха он начал стучать зубами.

Добравшись к себе, он позвонил Тони домой. Ответил отец То­ни, Киммелю пришлось обменяться с ним любезностями, и только после этого Тони позвали к телефону. Голос Тони-старшего, решил Киммель, звучал как обычно.

— Здравствуйте, мистер Киммель,— раздался голос Тони.

— Здравствуй, Тони. Ты не мог бы ко мне подойти? Прямо сейчас?

Озадаченное молчание.

— Конечно, мистер Киммель. К вам домой?

— Да­— Конечно, мистер Киммель. Только... только я еще не завтра­кал.

— Позавтракай.

Киммель положил трубку и с достоинством — насколько по­зволяли мокрые штаны — проследовал наверх в спальню. Там он снял брюки и повесил сушиться, чтобы потом отнести в чистку.

В ванной он тщательно протер ботинки, бросил носки отмокать в тазик и набрал в ванну горячей воды. Вымылся он, как всегда, неспешно и основательно. Однако он не мог отделаться от ощу­щения, что за ним наблюдают, поэтому, вылезши из ванны, бросил на свое отражение в высоком зеркале всего один взгляд, да и то украдкой и с осуждением. В спальне он взял чистую белую ру­башку из груды, что хранилась в комоде, надел ее, а сверху на­тянул халат. Пальцы рассеянно и любовно огладили накрахма­ленный белый воротничок. Белые рубашки он любил больше всех остальных осязаемых предметов на свете.

Какие доказательства смогут они получить от Тони? — задался он вдруг вопросом. Ну, выступит Тони против него — это ровным счетом ничего не докажет.

Когда он спустился поставить кофейник, в дверь позвонили. Киммель открыл. Тони вошел тихо и как-то неохотно. В его темных глазах Киммель заметил страх. Как собачонка, которая боится порки, подумал он.

— Я на них наступил,— объяснил Киммель, опережая вопрос об очках.— Пойдем на кухню?

Они прошли на кухню. Киммель указал Тони на стул с прямой спинкой, а сам занялся кофе, что было довольно сложно, потому что приходилось придерживать очки.

— Я слышал, ты опять беседовал с Корби,— произнес Ким­мель.— Что ты ему рассказал?

— Да все то же.

— А еще? — спросил Киммель, поглядев на него.

Тони хрустнул суставами пальцев.

— Он спросил, видел ли я вас после кино. Я сказал, нет — сначала. Но я и в самом деле не видел вас, мистер Киммель.

— Что из того, если не видел? Ты же меня не искал, правда, Тони?

Тони замялся.

Киммель ждал. Кретин, а не свидетель! Hy почему он выбрал в свидетели идиота? Если б он тогда поискал, посмотрел, кто сидит в зале, он, может быть, увидел даже Натана!

— Разве ты забыл? Ты ведь ни разу не говорил, что искал меня. Мы же разговаривали с тобой на другой день.

Блестящие черные волоски, что росли у Тони над толстым но­сом и соединяли брови на переносице, вызывали у Киммеля отвра­щение. Если судить по внешности, недалеко он ушел от обычного молодого преступника, подумалось Киммелю.