Бестолочь

— Вам случалось встречаться со Стакхаусом до того, как я привел его к вам в лавку? - спросил Корби.— Случалось?

— Нет.

— Я бы не удивился, если б он сам пришел на вас поглядеть,— задумчиво произнес Корби.-- Он из таких.

Неужели у Стакхауса хватило глупости рассказать Корби о первом посещении, задался вопросом Киммель и чуть менее уве­ренно повторил:

— Нет.

Он снял очки, подышал на стекла, полез в карман за платком, не нашел и потер стекла о манжет.

— Нетрудно представить, как Стакхаус является туда на вас посмотреть, оглядеть с головы до ног, может, даже посочувство­вать. Оглядеть для того, чтобы решить, похожи ли вы и в самом деле на убийцу, а вы, конечно, похожи.

Киммель нацепил очки, и лицо его приняло прежнее выражение. Но в нем костерком начал разгораться страх. Страх заставлял его переминаться с ноги на ногу, вызывал желание бежать. До прихо­да Корби Киммель испытывал восхитительное ощущение сверхъес­тественной неуязвимости, но теперь сам Корби словно обрел сверхъестественную мощь, стал подобен Немезиде. C его стороны это было нечестно. Методы, какими он пользовался, отличались от тех, что принято связывать с правосудием, однако он распола­гал неуязвимостью, которой его наделило официальное право­судие, облаченное в форму.

— Ага, починили очки? — спросил Корби. Он подошел эдаким самодовольным петушком, уперев руки в боки, отбросив назад полы расстегнутого пальто, подошел вплотную и остановился прямо перед Киммелем.

— Киммель, я вас все равно сломаю. Вот уже и Тони считает, что вы убили Хелен. Вам это известно?

Киммель не шелохнулся. Корби внушал ему физический ужас, и это его злило, потому что по своим физическим данным Корби был ничтожеством. Но Киммель боялся находиться с ним без свидетелей в закрытом помещении, где никого не дозовешься на помощь, боялся, что его швырнут на твердые плиты пола, напоми­нающего пол в скотобойне. Комната представлялась ему гнус нейшим пыточным застенком. Он рисовал себе полицейских, смы­вающих из шланга кровь со стен, после того как они обрабо­тали жертву. Ему вдруг нестерпимо захотелось в уборную.

— Теперь Тони работает на нас,— сказал Корби, наклоняясь и чуть ли не касаясь губами его лица.— Он начинает кое-что вспо­минать; например, всего за несколько дней до того, как убить Хе­лен, вы говорили ему, что есть способы избавиться от дурной жены.      .

Это Киммель хорошо помнил: тогда они сидели с Тони в ка­бинке в «Устрице» и пили пиво. Тони был там со своими молодыми дружками; он вошел в кабинку и сел, хотя его не звали. Киммель потому и заговорил так смело, что рассердился на Тони, который плюхнулся на стул, не дожидаясь приглашения.

— И что еще помнит Тони? — спросил он.

— Он помнит, что хотел заглянуть к вам после фильма, но вас не было дома. В тот вечер, Киммель, вы вернулись домой далеко за полночь. Что бы вы ответили на вопрос, где вы были?

Киммель усмехнулся.

— Глупо! Я-то знаю, что Тони и не думал ко мне заходить. Глупо пытаться восстановить самый заурядный, самый спокойный вечер, что можно себе представить, спустя три с лишним месяца, когда он давно выветрился у всех из памяти.

— Самый заурядный, самый спокойный вечер, что можно себе представить! — Корби зажег сигарету. Внезапно он выбросил руку, и Киммель почувствовал острую боль в левой скуле. Он по­думал снять, пока не поздно, очки, но не мог и пальцем пошеве­лить. Боль не отпускала, жгучая, унизительная.

Кулак — вот единственный язык, что вы понимаете, соглас­ны, Киммель? Слова и факты до вас не доходят, потому что вь/ненормальный. Вы не придаете им никакого значения. Вы жи­вете в своем отгороженном мире, и пробиться в него можно лишь с помощью кулака.

Корби опять поднял руки. Киммель отшатнулся, но тот его не ударил, всего только снял очки — Киммель почувствовал, как дужки сорвали у него с ушей. Комната подпрыгнула и расплы­лась, Киммель попытался заставить черную кляксу принять очертания фигуры Корби, который отошел к горизонтальному пят­ну стола. Он вздернул к глазам растопыренную пятерню, разгля­дел пальцы, сунул руку за спину и вцепился ею в другую.

Корби вернулся.

— Почему вы не хотите признаться, что считаете Стакхауса виновным? Почему не признаетесь, что он рассказал вам вполне достаточно, чтобы в этом не осталось сомнений? Я же все равно не поверю, Киммель, будто вы настолько любите Стакхауса, что станете его защищать.

— Мы оба невиновны и оба оказались примерно а одном и том же положении, как заметил Стакхаус,— монотонным голосом ответил Киммель.— Поэтому он ко мне и пришел.