Бестолочь

Натягивая в спешке одежду, Киммель не надел нижнего белья. Шерстяная костюмная ткань царапала кожу на ягодицах, он чув­ствовал себя полураздетым. Полицейский участок занимал бе­зобразное квадратное здание, к центральному входу поднимались два наружных лестничных марша, которые почему-то вызвали в памяти Киммеля слово «perron»[9] и дворец Бельведер в Вене, там были похожие лестницы, хотя архитектура этого монстра, построенного в девятнадцатом веке, делала подобную ассоциа­цию нелепой, и Киммель, взбираясь по ступенькам, со страхом по­вторял про себя «perron, perron, perron», словно личное заклятие против того, что могло его ожидать внутри. Комната в подвале, куда привел его Корби, была облицована маленькой шестиуголь­ной белой кафельной плиткой и походила на огромную ванную. Льющийся сверху свет, отражаясь от плитки, резал Киммелю глаза. Комната была пустая, в ней стоял только стол.

— Вы считаете Стакхауса виновным? — спросил Корби.

Киммель пожал плечами.

— Что вы все-таки считаете? У каждого о Стэкхаусе свое мне­ние.

— Мой дорогой лейтенант Корби,— произнес свысока Ким­мель,— вы слишком уверовали в то, что все думают только об убийстве и не смогут успокоиться, пока убийца не угодит под суд — с вашей помощью! Да кому какое дело, виновен Стакхаус или нет?

Корби уселся на край деревянного стола и начал качать ногой.

— Что еще говорил Стакхаус?

— Больше ничего.

— Что еще он все-таки сказал?

В пустой комнате голос Корби резал слух, как скрежет на­пильника по металлу.      .

— Больше ничего,— с достоинством повторил Киммель. Его пухлые руки подергивались под выступающим вперед животом, подушечки пальцев слегка касались друг друга.

— Выходит, Стакхаус около двадцати минут извинялся?

— Нас несколько раз прерывали. Он просто стоял в глубине магазина у моего столика, и мы с ним болтали.

— Ах, болтали. Он сказал: «Простите, мистер Киммель, что навлек на вас все эти неприятности». А вы ему что? «Все в поряд­ке, мистер Стакхаус, не стоит об этом вспоминать»? Вы предло­жили ему сигару?

— Я заявил ему,— ответил Киммель,— что, по-моему, ни у него, ни у меня нет причин беспокоиться, но впредь ему лучше у меня не появляться, поскольку вы это неправильно истолкуете.

Корби рассмеялся.

Киммель задрал голову и посмотрел на стену. Он стоял непод­вижно, только руки продолжали подергиваться, а пальцы не пре­кращали своей легкой игры. Он опирался на одну ногу, другую изящно расслабил и как бы повернулся к Корби вполоборота. До Киммеля вдруг дошло, что это та самая застывшая поза, которую он иногда принимал, рассматривая себя голым в длинном зеркале на двери ванной. Сейчас он встал в эту позу совершенно бессозна­тельно, и, хотя в глубине души ему было стыдно, он чувствовал, что она придает ему своего рода устойчивость монолита. Киммель окаменел, словно парализованный.

— Виновен он там или нет, именно Стакхаус привлек к вам внимание, это-то вы, надеюсь, понимаете, Киммель?

— Это так очевидно, что можно было бы и не упоминать,— ответил Киммель.

Корби продолжал качать ногой, сидя на краю стола. Корич­невый деревянный стол чем-то напоминал примитивный и грязный операционный. Киммель стал опасаться, как бы Корби не повалил его на стол, скрутив приемом джиу-джитсу.

— Стакхаус не объяснил, почему у него оказалась вырезка?

— Нет.

— Полного признания он, значит, не сделал?

— Ему не в чем признаваться. Он попросил прощения, что на­пустил на меня полицию.

— Стакхаусу есть в чем признаваться, и немало,— возразил Корби.— Для человека невиновного он ведет себя очень странно. Он не сказал, зачем погнался в тот вечер за автобусом?

— Нет,— ответил Киммель все с тем же безразличием.

— Может, вы мне сможете ответить зачем?

Киммель сжал губы, чтобы не дрожали. Расспросы Корби ему просто-напросто надоели. Он подумал, что Стакхаусу, верно, тоже приходится несладко. На минуту в нем проснулось непокорное со­чувствие к Стакхаусу, смешанное с ненавистью к Корби. Он верил тому, что сказал Стакхаус. Он считал Стакхауса невиновным.

— Если вы настолько не верите моему рассказу о разговоре со Стакхаусом, могли бы прислать в магазин соглядатая, чтоб

подслушал.      

— Ну, мы знаем, что вы большой дока по части разоблаче­ния полицейских сыщиков. Вы бы предупредили Стакхауса, и тот сразу бы прикусил язык. В конце концов мы все выжмем из вас обоих.

Корби улыбнулся и подошел к Киммелю. Он выглядел свежим и бодрым. Как он сообщил Киммелю, он теперь работал в ночную смену.

— Защищаете Стакхауса, Киммель, верно? Вам правда нра­вятся убийцы?

— Я-то думал, вы не считаете его убийцей.

— C тех пор как нашел вырезку, считаю. Я вам сразу сказал, как только ее нашел!

— А по-моему, вы и сами видите, что в деле Стакхауса много неясного, но нарочно отказываете ему в справедливости, потому что решили устроить громкое дело! — крикнул Киммель, перекрывая Корби.— Даже если для этого вам самому придется выдумать наши преступления!

— Ну-у, Киммель,— процедил Корби,— уж не выдумал ли я и-хруп вашей жены?

— Нет. Но выдумали, будто я причастен к убийству!