Бесцветный

Моя прабабушка тоже жила с нами. Мы называли ее Коко. Она была очень старой, далеко за девяносто, согбенной и хрупкой, абсолютно слепой. Ее глаза стали абсолютно белыми, затянутыми бельмами. Она не могла ходить, если кто-нибудь ее не поддерживал. Она сидела на кухне рядом с топящейся углем печью, замотанная в длинные юбки и шали, с укутанными пледами плечами. Угольная печь всегда горела. Она предназначалась для обогрева дома, приготовления еды, нагревания воды для мытья. Мы сажали прабабушку там, потому что это было самым теплым местом в доме. Утром кто-нибудь будил ее и помогал добраться до кухни. Вечером кто-нибудь отводил ее в кровать. Это все, что она делала – целый день, каждый день. Сидела у печи. Она была замечательной и доброй. Просто она не могла видеть и не двигалась.

Коко и бабушка часто сидели вместе и вели долгие разговоры, но когда мне было пять лет, я не думал о Коко как о реальном человеке. Так как ее тело не двигалось, она напоминала говорящий разум.

Наши отношения представляли собой вопросы и ответы, словно разговор с компьютером.

– Доброе утро, Коко.

– Доброе утро, Тревор.

– Коко, ты ела?

– Да, Тревор.

– Коко, я иду гулять.

– Хорошо, будь осторожен.

– Пока, Коко!

– Пока, Тревор!

Тот факт, что я рос в мире, где главенствовали женщины, не был случайностью. Апартеид разлучил меня с отцом, потому что тот был белым. Но почти всех детей, которых я знал и которые росли в бабушкином квартале в Соуэто, апартеид тоже разлучил с отцами, просто по разным причинам. Их отцы работали где-то на шахтах, приезжая домой только по праздникам. Их отцы сидели в тюрьме. Их отцы были в изгнании, борясь с судебным преследованием. Всем заправляли женщины. «Wathint’Abafazi Wathint’imbokodo!» было их речевкой на митингах во время борьбы за свободу. «Когда ты сражаешься с женщиной, ты сражаешься со скалой». Как нация мы осознавали силу женщин, но дома от них ожидались покорность и послушание.

В Соуэто религия заполнила пустоту, оставленную отсутствовавшими мужчинами. Я часто спрашивал маму, трудно ли ей растить меня одной, без мужа. Она уверенно отвечала: «Только то, что я живу без мужчины, не значит, что у меня никогда не было мужа. Бог мой муж». Для моих мамы, тети, бабушки (да и любой другой семьи на нашей улице) в центре жизни была вера. Молитвенные собрания проходили то в одном, то в другом доме квартала, в зависимости от дня. В эти группы входили только женщины и дети. Мама всегда просила моего дядю присоединиться к нам, но он говорил: «Я бы присоединился к вам, если бы было больше мужчин, но я не хочу быть здесь единственным мужчиной». Потом начинались песнопения и молитвы, и для него это было предлогом уйти из дома.

На молитвенном собрании мы втискивались в крошечную гостиную того или иного дома и вставали кругом. Затем все друг за другом читали молитвы. Бабушки рассказывали о том, что происходит в их жизни. «Я рада быть здесь. Я хорошо поработала неделю. Я получила прибавку к зарплате и хочу поблагодарить вас и восхвалить Иисуса». Иногда они доставали Библию и говорили: «Это писание говорило со мной и, может быть, поможет вам». Затем немного пели. Была кожаная подушечка, которая называлась «такт», по ней стучали ладонью, как по ударному инструменту. Кто-нибудь хлопал по ней, отбивая такт, а все остальные пели. «Masango vulekani singene eJerusalema. Masango vulekani singene eJerusalema».

Вот как это было. Молись, пой, молись. Пой, молись, пой. Пой, пой, пой. Молись, молись, молись. Иногда это продолжалось часами, всегда заканчиваясь словом «аминь», и они могли тянуть это «аминь» как минимум пять минут. «А-минь. А-а-а-минь. А-а-а-а-минь. А-ааааааааааааааааааааааааааминь. Минь-минь-минь. Минь-минь-минь. Аааааааааааааааааааа-мииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииин-ннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннн-нннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннь». Потом все прощались и расходились по домам. Следующий вечер, другой дом, все то же самое.

Я всегда с нетерпением ждал вторников (когда по вечерам молитвенные собрания проходили в бабушкином доме) по двум причинам. Во-первых, такт во время пения отбивал я. А во-вторых, я любил молиться.

Бабушка всегда говорила мне, что ей нравятся мои молитвы. Она верила, что мои молитвы более сильные, потому что я молился на английском. Все знали, что Иисус говорит по-английски, ведь он – белый. Библия на английском языке. Да, Библия не была написана на английском, но в ЮАР она попала на английском, так что для нас она была английской. Что делало мои молитвы лучшими молитвами, потому что на английские молитвы отвечают в первую очередь.