Бесцветный

– Нет. Если ты хочешь ответить, ты должен написать письмо.

Так что я шел в свою комнату, брал ручку и бумагу, садился за маленький письменный стол и по пунктам отвечал на ее аргументы.

К сведению заинтересованных лиц:

Дорогая мама,

Во-первых, этот семестр был особенно сложным, так что говорить, что у меня плохие результаты, – очень нечестно с твоей стороны. Особенно учитывая тот факт, что ты сама не очень хорошо училась в школе, а я, между прочим, твой отпрыск, поэтому отчасти можно винить тебя, ведь это ты не очень хорошо училась в школе, так что почему я должен хорошо учиться в школе, ведь генетически мы одинаковые. Бабушка всегда говорит, что ты была очень озорной, так что я не думаю, что ты права или справедлива, говоря такое.

Искренне твой,

Тревор

Я приносил ей письмо и стоял рядом, пока она его читала. Она, как обычно, рвала его и кидала в мусорное ведро. «Чепуха! Это чепуха». Потом начинала спорить со мной, а я говорил: «Ах-ах-ах. Ты должна написать письмо». И я шел в свою комнату и ждал ее ответа. Иногда так продолжалось целыми днями.

Письма применялись во время незначительных разногласий. За серьезные проступки мама надирала мне задницу. Как и большинство черных южноафриканских родителей, мама была старой закалки, если речь шла о дисциплине. Если мне удавалось сильно вывести ее из себя, она бралась за ремень или прут. Именно так было принято в те дни. У большинства моих друзей было то же самое.

Мама устраивала мне настоящие основательные порки, если я давал ей такую возможность, но она никогда не могла поймать меня. Бабушка называла меня «Спрингбок», в честь антилопы, на которую охотится гепард, второго по скорости сухопутного млекопитающего на земле. Маме пришлось стать партизаном. Она наносила мне удары там, где могла, при помощи подхваченных на лету ремня, или прута, или туфли.

В маме я особенно уважал одно – она никогда не оставляла мне ни малейших сомнений в том, за что меня выпорола. Это не были ярость или гнев. Это было воспитание из лучших побуждений. Мама была одна с бешеным ребенком. Я разрушал фортепиано. Я гадил на полы. Я делал промахи, и она выбивала из меня дурь. Потом давала мне время выплакаться, заглядывала в мою комнату с широкой улыбкой и говорила:

– Ты будешь обедать? Нам надо поесть побыстрее, если мы хотим посмотреть «Службу спасения 911». Ты идешь?

– Что? Что ты за психопатка? Ты только что побила меня!

– Да. Потому что ты поступил неправильно. Но это не значит, что я тебя больше не люблю.

– Что?

– Послушай, ты сделал что-то плохое или не сделал?

– Сделал.

– А потом? Я ударила тебя. Но сейчас это уже прошло. Так что зачем сидеть и плакать? Время смотреть «Службу спасения 911». Уильям Шетнер ждет. Ты идешь или нет?

Если говорить о дисциплине, католическая школа – это вам не шутки. Когда бы я ни конфликтовал с монахинями в «Мэривейле», они били меня по пальцам краем металлической линейки. За ругань они мыли мне рот с мылом. За серьезные проступки меня отправляли в кабинет директора. Официально пороть мог только директор. Приходилось наклоняться, а он бил по заднице чем-нибудь плоским и резиновым, например подошвой ботинка.

Каждый раз, когда директор бил меня, он, казалось, боялся сделать это слишком сильно. Однажды меня били, а я подумал: «Боже, если бы моя мама била меня так». И начал смеяться. Я не мог удержаться. И это был первый из трех раз, когда школа заставила маму отвести меня на обследование к психологу. Директор был очень обеспокоен. «Если ты смеешься, когда тебя бьют, – сказал он, – с тобой определенно что-то не так».

Каждый осматривавший меня психолог говорил: «С этим ребенком все в порядке». У меня не было синдрома дефицита внимания. Я не был социопатом. Я просто был творческим, независимым и полным энергии. Психотерапевты провели ряд тестирований и пришли к заключению, что я либо стану отличным преступником, либо буду хорошо ловить преступников, потому что всегда смогу находить лазейки в законах. Когда бы я ни считал, что какое-либо правило нелогично, я находил способ его обойти.