Бесы. Приключения русской литературы и людей, которые ее читают

Мне понравилась моя заявка на исследование, которую я озаглавила «Смерть Толстого: естественные причины или убийство? Криминалистический анализ» и которая включала в себя исторический обзор лиц, имевших мотивы и возможности для убийства: «Будучи, пожалуй, одной из самых противоречивых общественных фигур в России, Толстой имел могущественных врагов. „Получены угрожающие убийством письма“, – пишет он в 1897 году, когда его деятельность по защите секты духоборов[12] вызвала гневные протесты со стороны Церкви и царя Николая, который даже приказал тайной полиции установить за ним надзор.

Как нередко бывает в подобных случаях, так называемые друзья внушали не меньшую тревогу – например, роем клубящиеся в Ясной Поляне паломники: непрерывно меняющаяся масса философов, бродяг, отчаянных голов, которых домашние окрестили „темными“. Среди этих непостоянных персонажей были морфинист, математически доказавший христианское учение; босоногий семидесятилетний швед, проповедовавший „простоту“ в одежде, которого в итоге выставили „за неприличное поведение“; слепой старообрядец, который, едва заслышав шаги Толстого, начинал выкрикивать: „Лжец!“, „Лицемер!“.

Тем временем завещание Толстого стало предметом жестких распрей в семейном кругу…»[13]

– Вы у меня определенно самый занятный студент, – сказала моя руководительница, когда я поведала ей о своей теории. – Толстой – убит! Ха-ха! Человеку было восемьдесят два года, он перенес удар!

– Именно поэтому его убийство было бы идеальным преступлением, – терпеливо объясняла я.

Администрацию убедить не удалось. Но мне тем не менее выдали тысячу долларов на презентацию доклада.

В аэропорт я опоздала. Регистрация на московский рейс уже закончилась. В самолет меня в итоге пустили, чего нельзя сказать о моем чемодане, который впоследствии напрочь исчез из информационной системы «Аэрофлота». Перелет – это как смерть: у тебя отбирают всё.

Поскольку в Ясной Поляне нет магазинов одежды, я была вынуждена все четыре дня конференции ходить в том же, в чем прилетела: шлепанцы, спортивные штаны, фланелевая рубаха. В самолете я надеялась поспать и оделась соответствующе. Некоторые международные толстоведы решили, что я из толстовцев и что, подобно Толстому и его последователям, дала зарок днями и ночами носить одни и те же сандалии и крестьянскую рубаху.

Международных толстоведов собралось человек двадцать пять. В перерывах между докладами о Толстом мы все вместе бродили по дому и саду Толстого, сидели на любимой лавке Толстого, восторгались ульями Толстого, восхищались любимой избушкой Толстого и старались увернуться от развращенных потомков любимых гусей Толстого – одно из этих полудиких созданий все-таки ущипнуло культурного семиотика.

Каждое утро я звонила в «Аэрофлот» справиться о чемодане.

– Ах, это вы, – вздыхал клерк. – Да, ваше заявление у меня перед глазами. Адрес: Ясная Поляна, дом Толстого. Как только мы найдем чемодан, сразу вышлем. А пока суд да дело, вам знакомо русское выражение «смирение души»?

В первое утро конференции специалист по Малевичу представил доклад об иконоборчестве Толстого и «Красном квадрате» Малевича. Он сказал, что Николай Ростов – это Красный квадрат. Остаток дня он просидел в позе глубокого страдания, погрузив лицо в ладони. Огромная текстолог в огромном сером платье, выступавшая за ним, весьма подробно изложила результаты нового исследования ранних редакций «Войны и мира». Остановив взгляд на среднем плане и не заглядывая в записи, она напевно говорила полуумоляющим, полуутверждающим тоном, словно произнося часовой тост.

Уже почти вернувшись на свое место, она вдруг снова выскочила и добавила:

– Об этих интереснейших изданиях мы еще послушаем в четверг!.. Если будем живы. – Среди международных толстоведов считалось модным завершать любое свое заявление о будущем этой оговоркой – аллюзией на поздние дневники Толстого. В 1881 году, после духовного перерождения, Толстой изменил своей практике завершать каждую дневниковую запись планами на следующий день и теперь просто писал: «Если буду жив». Мне вдруг пришло в голову, что в течение всего времени, начиная с 1881 года, Толстой знал, что его убьют.

Именно во время своего обращения Толстой решил отдать авторские права «народу». Это решение ввергло его в «борьбу не на жизнь, а на смерть» с женой Соней, которая вела домашние финансы и которая родила Толстому тринадцать детей. Толстой в итоге оставил ей права на все работы, написанные до 1881 года, но остальное отдал одному из «темных» – Владимиру Черткову, толстовцу, некогда дворянину, в фамилии которого содержится русское слово «черт».