«Бесы» вчера и сегодня

Мы видим слабость и теоретическую несостоятельность народничества 70-х годов с его идеалистическими теориями, но ценим мужество и самоотверженность революционеров, беззаветно боровшихся с гнетом самодержавия и обращавшихся с призывом к народу, к крестьянству. Именами Халтурина, Желябова, Мышкина гордится история русского освободительного движения. И когда Достоевский отщепенцев, а то и прямых провокаторов, изображал как представителей революции, это была чудовищная неправда. Недаром русская реакция в течение десятилетий использовала „Бесы“ для оплевывания революционного движения. Недаром мракобес и мистик Мережковский называл Достоевского „пророком русской революции“ за то, что тот разоблачал-де „разрушительную стихию“ революции»^{9}.

То есть Рюриков требует от Достоевского, чтобы он в 1870–1872 годах (время работы над романом «Бесы») изобразил бы не нечаевцев, а Халтурина, Желябова или похожих на них революционеров. Но ведь «Народная воля», куда входили упомянутые Рюриковым сторонники террористических методов борьбы, появилась лишь в 1879 году — спустя десять лет после того, как была ликвидирована «Народная расправа» Нечаева. И действовала до времени убийства императора Александра II в 1881-м. Лишь после этого, во время суда, обществу стало известно о народовольцах, и в этом же году не стало самого Достоевского. То есть, писатель даже теоретически не смог бы написать романа, о котором сожалел советский критик. Как видим, объективно взглянуть на ситуацию авторам рецензий мешают порой не только их мировоззрение, но и исторические ошибки.

Сам же Достоевский, надо отметить, вовсе не был равнодушен к людям, которые искренне хотели перемен и готовы были ради народного счастья на собственные жертвы. Он, например, внимательно следил за ходом «процесса 50-ти» и «процесса 193-х» (1877–78 годы) и, по свидетельствам многих современников писателя, по его письмам и другим документам, мы можем судить, что отношение Достоевского к этой молодёжи было совсем иным, чем к нечаевцам.

В работе «Доказательство от противного» писатель, поэт и выдающийся исследователь творчества Ф. М. Достоевского Игорь Леонидович Волгин приводит письмо адвоката А. Боровиковского, которое представляет чрезвычайный интерес:

«Милостивый государь Фёдор Михайлович. Только вчера по окончании „политического процесса“ (14 марта 1877 года), в котором я участвовал как защитник, я прочёл ваш февральский „Дневник“. Но если бы я прочёл его до тех жгучих впечатлений, которые я вынес из процесса, я не понял бы вас… Вы писали не об этом деле, а вообще о великом движении, которое происходит на наших глазах. Но этот процесс — только один из трагических эпизодов того великого движения… Судили „революционеров“ (и некоторые из них сами полагают, что они „революционеры“), а между тем о революции почти не было и помину; только изредка, и то некстати, как нечто „заграничное“, как явно фальшивая нота, звучали задорные слова, из которых оказалось возможным выжать нечто похожее на „революцию“. Всё остальное, основной мотив — „русское решение вопроса“»^{10}.

Последние слова, взятые А. Боровиковским в кавычки, — это слова Достоевского: именно так называется одна из главок февральского «Дневника писателя». Вольно или невольно корреспондент Достоевского подтверждает «совпадение мотивов»^{11}: