Бетховен. Биографический этюд

Объявляю перед своею смертью Карла ван Бетховена, моего любимого племянника, моим единственным полноправным наследником всего моего имущества, состоящего главным образом из 7 банковых акций и того, что окажется в наличности. Если это не соответствует законам, то постарайтесь устроить все сообразно с ними. Назначаю вас куратором и прошу вас вместе с придворным советником Брейнингом, его опекуном, заменить ему отца.

Да хранит вас Бог. Приношу тысячу благодарностей за вашу любовь и дружбу.

Людвиг ван Бетховен.

Непрекращавшиеся мучения больного вызвали вторую операцию, 8 января, причем вытекло десять кружек воды, но облегчение было непродолжительно; удрученное состояние духа под влиянием физических болей довело несчастного до того, что он отказывался видеть даже некоторых своих друзей. Пришлось исполнить желание Шиндлера, взявшегося пригласить трех специалистов на консилиум, хотя осуществление его намерения оказалось не так легко, как он ожидал. Лишь профессор Ваврух навещал больного исправно, доктор же Штауденхейм вообще приходил к нему неохотно, а Мальфати, не забывший оскорблений, полученных им от композитора в 1817 году, ответил Шиндлеру: «Передайте Бетховену, что он, как мастер в области гармонии, должен знать, что я не могу нарушить гармонии в отношениях к моим коллегам». Выслушав этот ответ, маэстро залился горькими слезами, а расстроенный Шиндлер вновь побежал к упрямому врачу, упрашивал, уговаривал, уверял, что маэстро умрет, если Мальфати откажет в своем совете, и склонил его к участию в консилиуме 11 января.

«Да, – рассказывал Шиндлер больному, – я просил М. от вашего имени прийти непременно, не обращая внимания на профессора, который, во–1-х, имел иной взгляд, во–2-х, проявил уже непростительные ошибки. Мальфати сказал: “Мы, врачи, попадаем иногда в отчаянное положение: принуждены игнорировать других, а между тем должны поддерживать с ними добрые отношения. К тому же Бетховен, 12 лет тому назад, пренебрег мною, жестоко оскорбил и т. п…” Но немедленно сам переменил тему разговора, стал подробно расспрашивать о ходе вашей болезни».

Итак, 11 января композитор, с утра взволнованный и с нетерпением ожидавший прихода Мальфати, увидел, наконец, его у своей постели, с восторгом и со слезами обнял его. Внимательно выслушав больного, он предписал ему ежедневно лишь одну кружку пуншевого мороженого, вероятно, исходя из того соображения, что уроженец Рейна привык к вину, а в период болезни ему не давали этого напитка, содействующего пищеварению, так как последнее было ослаблено избытком принятых лекарств. Это простое средство так подкрепило больного, что он первую же ночь спал спокойно, повеселел, стал шутить и собирался поработать над ораторией «Саул и Давид». На следующий день Шиндлер говорит больному: «Если бы вы слышали вчерашний разговор Мальфати, то, право, еще более полюбили бы его. Он расспрашивал о малейших подробностях болезни и указал профессору на перемену в течении болезни, так что профессор, покраснев со стыда, должен был сознаться в своих ошибках».

Проектам Бетховена, почувствовавшего облегчение после двух операций Вавруха и лечения Мальфати, не было конца. С многочисленными приятелями и знакомыми, посещавшими больного, он вновь ведет разговоры о поездке в Лондон, о более удобном и дешевом способе переезда, о сочинении увертюры «Бах», 10-й симфонии, четырехручной сонаты, оперы, набрасывает эскизы упомянутой увертюры и даже обещает 7 апреля дирижировать лично в театре Иозефштадта, где предполагает поставить своего проектированного «Баха».

В числе средств развлечения больного, конечно, видное место занимало чтение книг и преимущественно любимых древних авторов, творения которых, по милости племянника, исчезли с полок композитора, а потому пришлось брать их в библиотеке. Чтение Плутарха вновь доставило ему ряд счастливых минут, особенно увлекало его описание трагической судьбы Луция Брута, статуэтка которого украшала его комнату, а некоторые подробности жизни вызывали сравнение со своей. Но насколько было велико удовольствие переноситься в давно минувшую эпоху, настолько же тяжело было возвращение к современности; по совету Брейнинга он взял сочинение двух авторов, вошедших тогда в моду: «мировая скорбь» Байрона, видимо, раздражала его, а «Кенилворт» Вальтер Скотта он, не дочитав, швырнул на пол.

– Этот негодяй пишет только ради платы! – осудил маэстро талантливого романиста.

Из музыкальных произведений, доставленных Шиндлером больному, более всего понравился сборник, около 60 романсов, Фр. Шуберта, в особенности его «Молодая монахиня»; он много часов провел над этими гениальными песнями своего молодого эпигона и не раз твердил:

– В Шуберте чувствуется божественное пламя!

В конце января Брейнинг, оправившийся от своей болезни, навестил своего друга и с радостью заметил благотворное влияние нового лечения; он пишет в тетради:

– Ты сегодня выглядишь гораздо лучше… В симфонии есть пение?.. Совсем новая идея!