Бьется пульс Конго

Гизенга, бывший семинарист, был самым левым из всех конголезских политических деятелей. Он не был марксистом, но его воинствующие антиколониальные взгляды и попытка ограничить права монополий силами конголезского государства говорят о его последовательной революционной позиции. Одаренный музыкант, он прекрасно играл на гитаре и, будучи студентом в Леопольдвиле, организовал свой джаз. Подобно Лумумбе, он строил свою партию на основе общеконголезской программы и получил с этими лозунгами одиннадцать или двенадцать мандатов в Квилу и Кванго, хотя эти районы населены различными этническими группами.

Итак, у резиденции Гизенги шел бой. Я сидел у знакомого польского врача. Об отъезде нечего было и думать.

И все же он достал мне сыворотку. Воспользовавшись перерывом в стрельбе, он съездил в больницу, которая находилась в зоне боев. Правда, у него был пропуск, но ведь он не защищал от шальных пуль.

— Кто же с больными, если тебя там нет? — спросил я.

— В больнице остались два конголезских фельдшера… Способные люди, на них можно положиться. Большая часть персонала сбежала из-за стрельбы, но кое-кто из санитаров и эти два фельдшера остались на посту.

— А что происходит с ранеными?

— Легкораненых перевязывают фельдшеры, а с тяжелыми ранениями направляют в австрийский лазарет на другом берегу. Там безопасно.

— Как обстоит дело с резиденцией Гизенги?

— Не знаю. Были слышны лишь одиночные выстрелы. Вообще, все уже кончилось.

Так завершилась еще одна глава истории Конго, первая фаза последней гражданской войны, которая, собственно, началась еще до провозглашения независимости.

Я покинул город, вновь обретший «нормальный» вид. Открылись магазины, мальчишки выкрикивали названия газет, которые восхваляли спасителя Лундулу, в министерских канцеляриях сидели чиновники. Эфиопские солдаты, равно как и марокканские, вновь торговали виски и американскими сигаретами, «холостые дамы» фланировали в поисках клиентов, а я в конце-концов, хотя и с большим трудом, получил свою сыворотку. И без всякой надежды на спасение больных, поехал домой.

17 января ко мне пришли знакомые конголезцы.

— Хотим вас предупредить, — сказал один.

— Что случилось?

— Пока ничего, но будет землетрясение.

Я был ошеломлен. Предсказывать погоду — это еще куда ни шло, хотя метеорологические станции мира всегда увенчаны лаврами, но землетрясение… Это было для меня ново.

— Откуда вы знаете?

— Сегодня год со дня убийства Лумумбы. У нас есть поверье, что через год дух убитого возвращается к своим. Это большой праздник. И в этот день всегда что-нибудь случается. Лумумба был самым великим из нас. Стены содрогнутся. Спите сегодня лучше в саду.

— Спасибо, друзья. — Мне было не до смеха.

Только испорченный цивилизацией европеец мог не принимать это всерьез. Но одно я все же хотел выяснить.

— Откуда вы знаете, что Лумумба погиб 17 января?

— Мы знаем.

— Ведь он был убит при попытке к бегству в феврале.

— Нет, он умер 17 января.

Больше он ничего не сказал, и спрашивать было бесполезно. Патрис Лумумба и мертвый продолжал жить в их мыслях.

ДАУА ДАУА

Я получил новую должность в административном центре Квилу. Приближался наш отъезд. Колдун, посещавший больницу, был твердо убежден, что мой уход подстроил именно он, что подействовало его дауа дауа.

Возможно, по-своему он был прав. Ведь мы плохо отзывались друг о друге, и он хотел меня убрать.

Соперничество наше началось с первой же недели. Одной роженице пришлось сделать кесарево сечение: близнецы лежали неправильно. Все шло хорошо, но на шестой день после операции меня позвали к пациентке. Ее сильно лихорадило, она бредила. Это явилось для меня полной неожиданностью, тем более что живот и раны были в порядке. Я предположил, что ей занесли инфекцию, но тут мой ассистент шепнул: «Воспаление мозга».

Это заболевание нередко встречается в тропиках. Оно могло быть вызвано и операционным вмешательством. Но теперь, спустя шесть дней? Нет, здесь что-то не так. Я высказал свои опасения. Родственники больной столпились у ее кровати, выражение их лиц поразило меня. Я отвел ассистента в сторону.

— Что случилось? Откуда жар? Почему у родных такой виноватый вид?

— Дауа дауа, доктор.

— Что? Колдун?

— Да. Из-за двойни. У нас это считается позором. Бабуа верят, что, если родится двойня, значит жена изменила мужу.

— Причем же здесь колдун?

— Старейшина рода пригласил его по этому поводу. Он смыл позор с помощью пилипили.

— Бог мой, с помощью яда?

Пилипили — одна из разновидностей африканского красного перца, исключительно острого. Колдун сжег женщине внутренности.

— И наши работники не возражали?

— Это было бы бесполезно. Едва мы выходим из палаты, колдун тут как тут. Ничего не поделаешь. Если миссионерам разрешается исповедовать больных и причащать умирающих, то и колдуну нельзя запретить доступ в палаты. Ведь он тоже духовник фетишистов.

— Но миссионеры не вмешиваются в медицину.

— Как сказать!