Бьется пульс Конго

Когда в 1932 году наконец удалось подавить восстание племен в Кванго, компания «Левер» поняла, что необходимо отказаться от подушной подати и перейти к свободному найму рабочих. Отныне небольшие бригады заключали контракт на сбор определенного количества пальмовых плодов. После сдачи их на приемный пункт рабочий получал причитающуюся сумму, и все были довольны. Рабочий — потому что имел деньги, бригадир — потому что получал десятую часть суммы, а больше всего — компания. Система себя оправдала. В 1959 году «Левер» получила в среднем сорок пять процентов прибыли. В Конго наряду с Левервилем выросли другие городки с красивыми названиями: Альбертвиль, Элизабетвиль… Но красивые названия не могли скрыть то обстоятельство, что после введения на маслоочистительных заводах сдельной оплаты труда эксплуатация рабочих усилилась еще больше. Африканским рабочим не оставалось ничего другого, как служить компании «Левер» не за страх, а за совесть. Об их благополучии заботились в рабочих поселках, школах, больницах, церквах… Даже было введено социальное страхование. Лазить по пальмам и срывать грозди плодов весом почти в пять килограммов — не медом лакомиться. Сборщик мог сорваться с дерева и разбиться. Он попадал в больницу, хотя часто медицинская помощь была уже ни к чему.

В мою бытность в Конго один человек упал так неудачно, что налетел на столб, который, словно копьем, пронзил ему грудь. Его принесли в больницу: в отверстие в груди можно было просунуть руку. Я вынул из раны несколько обломков ребер и две большие щепки. Рану пришлось зашивать через диафрагму. У пострадавшего был еще перелом бедра, но это уже казалось пустячной травмой. Человек этот выжил, доказав собственным примером жизнеспособность африканцев и «преимущества» патернализма[20]. Не будь компании «Левер» с ее заботой о рабочих, никому бы и не пришлось карабкаться по пальмам.

Когда я беру в руки кусок мыла с маркой «Палмолив», перед моими глазами встает тот парень с дыркой в груди, и я думаю об акционерном капитале в двадцать семь миллиардов. Двадцать семь миллиардов! Они помогают мне понять, отчего разыгралась буря в Квилу.

ЗАРНИЦЫ

В 1962 году определились позиции наступления. Положение в Конго обострялось на глазах. Премьер-министр Адула обещал ввести режим максимальной экономии, так как ограбление казны достигло гигантских размеров и профсоюзы грозили всеобщей забастовкой. В Катанге положение также стало критическим: американские финансовые круги наконец поняли, что тактика господина Чомбе, медлившего возвратить Катангу в лоно конголезской «семьи», была на руку лишь стоявшим за кулисами бельгийским капиталистам, которые стремились не допустить проникновения американцев в Катангу. Между тем положение уже не было столь угрожающим, как при Лумумбе, когда пришлось пойти на отделение Катанги, чтобы не потерять все богатства страны. Отпала и необходимость в том, чтобы, перерезав «жизненную артерию», поставить центральное правительство Конго на колени. Наоборот, важно было скорее открыть ее вновь, чтобы задержать дальнейший распад центральной власти. К тому же войска ООН начали осуществлять более сильное давление. Часто возникали стычки. Эти перестрелки, хотя и незначительные, ясно показывали, что командование войск ООН в Конго намерено ликвидировать сепаратное государство Чомбе. А тем временем армия Чомбе увеличилась до двадцати пяти тысяч человек. Ее ядро составляли отряды головорезов, прибывших со всех концов света, в том числе подразделение бывших эсэсовцев, роспуска которого потребовал Совет Безопасности. Однако Чомбе не выполнил этого требования.

Посмотрим, что происходило в провинции Квилу, где я теперь жил и, естественно, стал свидетелем развертывавшихся событий. Что происходило здесь, то происходило и повсюду.

Министр финансов Квилу на первом же заседании парламента провел бюджет, предусматривавший выплату сорока миллионов франков депутатам парламента и членам правительства. Такой господин получал в месяц от восьмидесяти до ста тысяч франков, рабочий же — едва две тысячи. Население роптало. Когда недовольство усилилось, жандармы стали хватать всех, кто казался им подозрительным. В парламенте выступил депутат Качунга. Я не был с ним знаком лично, но много о нем слышал. Качунга с самого начала считался нежелательным оппозиционером, его называли коммунистом. «Коммунистами» были для правительства все, кто критиковал его действия.

Качунга осуждал аресты в городе, разоблачал произвол полиции и чиновников, протестовал против ограбления казны, возмущался расточительностью депутатов и членов правительства, которые всячески старались отправиться в командировку за казенный счет и, где только можно, обогатиться. Один министр, например, не постеснялся закупить судно с грузом рыбы и продать ее затем населению по спекулятивным ценам.

Качунга разоблачал спекулянтов, которые взвинтили цены на маниоку с двухсот до шестисот франков за мешок.

Оказалось, что господин Качунга опасный мятежник. Он должен был исчезнуть.