Без аккомпанемента

Гомосексуалисты… почему-то это слово мне тогда не вспомнилось. Все, что я чувствовала — это жгучую ревность к глубоким отношениям между Ватару и Юноскэ, раскаяние, ненависть… и ничего больше.

Попытка встать между ними с самого начала была обречена на провал. А уж завязывать отношения с Ватару — и вовсе бредовая идея. Но, несмотря на это, я любила Ватару и нуждалась в нем. А Юноскэ воспринимала как его лучшего друга. Пусть я находилась в плену иллюзий, но я была убеждена, что влюбленной парой в данном случае являемся мы с Ватару.

В дверь опять постучали, потом раздался звонок, и снова стук. Время от времени все окружающие звуки заглушались лаем Могу и ударами ветра.

— Кёко! — раздался за дверью голос Ватару. Голос был неожиданно громким. — Открой, пожалуйста. Прошу тебя.

Я боялась открывать дверь. Для чего он пришел сюда в такую ненастную погоду? Может быть, я просто неверно истолковала то, что мне удалось увидеть в чайном домике? И на самом деле это было что-то такое, над чем мы можем вместе посмеяться и забыть? Может быть, Ватару пришел именно за тем, чтобы все объяснить и устранить это недоразумение?

Но сколько бы я себя не убеждала, все было напрасно. Ну что, спрашивается, я могла неправильно понять? Что это была просто идиотская шутка? Два взрослых парня выпили лишнего и решили позабавиться? Ага, как же! Я ведь все видела своими глазами.

Ватару продолжал барабанить в дверь. Я поднялась, вышла из комнаты и остановилась в прихожей. В одном из домов стали открывать ставни. Видимо, кому-то из соседей показалось странным, что Могу так разлаялся. Дальше молчать было нельзя. И я, собравшись с духом, повернула ручку замка.

Ватару стоял в промокшей насквозь белой рубашке. Его волосы, под дождем и ветром сбившиеся в жесткие пряди, словно тонкие виноградные лозы, нависали над необычно покрасневшими глазами. Мне казалось, что он стоит очень далеко от меня — видимо, не оправившись от потрясения, я утратила чувство перспективы. Даже дверь находилась так далеко, что протяни руку — не достанешь, а стоявший перед дверью Ватару и вовсе стал размером с горошинку.

— Извини, что так поздно, — хриплым и слабым голосом сказал он, глядя на меня. — Нам нужно поговорить. Прямо сейчас. Очень нужно.

Его слова доносились откуда-то издалека. В ушах шумело, голос Ватару набатом отдавался в голове. Наверное, это приступ анемии, подумала я. Сделав глубокий вдох, я сжала пальцами лоб. Ноги подкашивались, меня мутило. Ватару тихо вошел в прихожую и подхватил меня под локоть, но я безжалостно сбросила его руку.

Нахмурив брови и поигрывая желваками, он смотрел на меня. Капли дождя ровными струйками стекали по его вискам.

— Выслушай меня, — сказал он. — Пожалуйста.

«Держи себя в руках, — сказала я сама себе. — Если ты сломаешься, будешь выглядеть, как полное ничтожество. Это не просто разрыв с любимым. Это гораздо хуже. Настолько хуже, что и представить невозможно».

Мне вспомнилась одна песня Саймона и Гарфанкела. «Ай эм э рок». Я — скала… Вот и я теперь — скала…

Я хотела замкнуться и стать неприступной, как скала. Не удивляться ничему, что он мне скажет. Не реагировать на его действия. Просто вести себя, подобно каменной глыбе. Я совсем не была уверена, что у меня это получится, но мне казалось, что самое главное при этом ничего не говорить. Потому что, как только я чего-нибудь скажу, мой разум утонет в потоке уродливых слов, и я навсегда перестану себя уважать.

Я молча встала, принесла из умывальника белое полотенце и подала его Ватару. Даже не помню, был ли у него тогда с собой зонтик. Во всяком случае Ватару был абсолютно мокрый. Однако, взяв полотенце, он не стал им вытираться.

— Я войду? — спросил он. Я кивнула и освободила ему путь.

Ватару вошел в мою комнату. Я как вкопанная замерла посреди комнаты, не обращая внимания на неприбранную кровать, полотенце, что валялось на полу, и на распахнутый шкаф для одежды, и даже забыв, что молния на моем платье так и осталась наполовину незастегнутой.

В изнеможении свесив руки, будто под гнетом смертельной усталости, Ватару повернулся ко мне. В комнате повисло удушающее молчание. Наверняка это какая-то шутка, подумала я. Дикая, нелепая шутка. Анекдот. Наверняка мы после этого расхохочемся, обнимемся, поцелуемся и, как прежде, начнем кувыркаться на кровати.

Но Ватару не засмеялся. Не состроил клоунскую гримасу и не сказал: «Здорово мы тебя провели!» Один его вид уже вызывал острую жалость. Плечи тяжело вздымались. Он бросил на меня взгляд, пронизанный такой глубокой печалью, что, казалось, еще секунда и он заплачет.

— Не думал, что мне когда-нибудь придется об этом говорить. Да еще и с тобой…

Встретив мое молчание, он несколько мгновений пристально смотрел на меня, а потом обеими руками схватил себя за волосы. В этом жесте не было наигранности. Даже со стороны было заметно, в каком глубоком смятении и отчаянии он пребывает.