Без черемухи

   -- Тут ничего нет общего,-- сказал, вспыхнув, Ваня, видимо, оскорбленный тем, что сравнивают с кем-то,-- и я совсем не из-за того...-- сказал он.-- В чем угодно меня можете упрекать, только не в подражании...

   -- Ну, что ты горячишься,-- сказал примирительно Сережа.

   -- Горячусь потому, что постоянно за тобой смотрят и обращают внимание на каждый твой шаг,-- сказал Ваня.

   -- Он вечно, вечно старается только о том, чтобы быть неприятным,-- сказала Соня и раздраженно повернулась на стуле.

   "Нет, он положительно неистощим,-- подумал я о Ване, глядя с завистью на него.-- Казалось, уже все сделал, что было можно,-- нет,-- он еще придумал. Как это он находит?"

   Я посмотрел на Катю, чтобы узнать ее впечатление от такого блестящего, по моему мнению, выступления. Но Катя, справившись с отношением сестер, смотрела на Ваню отчужденным прямым взглядом, как на человека из чуждой среды, который просто не умеет держать себя в обществе. Точно так же, как смотрела на него Соня.

   -- Ну, эта еще мала,-- сказал я себе и, когда она оглянулась на меня, посмотрел на нее, презрительно прищурившись.

   И хотя у Вани с его неизменным пучком на макушке, рыжими сапогами и слишком большой по его росту куртке,-- вид был далеко не представительный, все-таки он казался мне героем, безусловно, заслуживающим подражания.

   После обеда, когда я, заложив руки назад, расхаживал в палисаднике по дорожке и, обдумывая события дня, соображал, не занять ли мне по примеру Вани какое-нибудь помещение вместо надоевшей детской,-- к парадному подали Звездочку, верховую лошадь Сережи.

   Приведший ее Иван посмотрел на окна дома, поправил у лошади гриву, сгладил наперед челку, потом, увидев меня, попросил меня сходить в дом, сказать Сергею Николаевичу, что лошадь подана.

   Я не преминул сейчас же исполнить его просьбу, так как это давало, кстати, возможность узнать, куда направляется Сережа.

   Когда я вбежал в комнату Сережи, он стоял перед складным зеркалом у комода и, прикусив губу, застегивал запонкой крахмальный воротничок. На спинке стула был раскинут только что выглаженный белый китель.

   -- Сережа, лошадь уже подана,-- сказал я.

   Сергей все так же, с прикушенной губой, кивнул мне в зеркало головой.

   Моя миссия, собственно, была окончена, но я, как бы пользуясь некоторым правом за оказанную услугу, продолжал оставаться в комнате, следил за туалетом Сергея и ждал, не выпадет ли на мою долю удача -- помочь ему в чем-нибудь.

   Сергей из одного флакона, опрокинув его над головой, смочил себе какой-то розовой жидкостью волосы, потом из стеклянной коробочки набрал на гребенку жидкой розовой помады, какой я в жизни своей никогда не видал, и причесал волосы, сделав очень искусно косой пробор. Волосы от помады ложились прекрасно, и я, на всякий случай, заметил, куда он кладет эту коробочку. Потом он надел китель, выправил манжеты, прихватив их пальцами, опрокинул в развернутый платок раза три граненый флакон с духами и оглянулся по комнате, ища что-то глазами. Я догадался и подал ему хлыстик.

   Когда Сергей, похлопывая себя по желтым ботфортам хлыстиком, вышел на крыльцо в плотно облегавших его ноги рейтузах, в белой фуражке, я невольно посмотрел на свои побелевшие на носах сапоги, заштопанные на одном колене штаны, и стал сам себе противен. Тем более, что и руки по обыкновению не отличались чистотой, благодаря часто производившимся на берегу пруда земляным работам в компании с Васькой.

   При этом блеске Сережи мне как-то неприятно было вспоминать о Ване и своем чересчур усердном сочувствии ему. "Неумытая компания в рыжих сапогах",-- подумалось мне как-то невольно.

   Сережа, попробовав сам подпруги, легко перекинулся на седло и поехал к воротам.

   Я почувствовал себя оставшимся в самых серых буднях. Еще раз посмотрел на носки своих сапог, попробовал потереть их рукавом, предварительно плюнув на него, и пошел, куда глаза глядят.

   "Куда мне деваться?" -- подумал я.

   К грязному, нечесаному Ваське идти не представлялось возможным после блеска Сережи и моей зависти к нему.

   -- И вообще мне в_с_е надоело,-- сказал я неожиданно для самого себя вслух. Я почувствовал себя расстроенным и, не видя никакой светлой перспективы для себя в ближайшем будущем, предался самой черной меланхолии.

   Мне только понравилось, что у меня совершенно непроизвольно вырвался этот возглас, так как обыкновенно мне приходилось принуждать себя выражать те или другие сильные чувства, которых у меня не было, но иметь которые я считал для себя необходимым.

   -- Но все-таки, что же я теперь буду делать,-- сказал я сам себе вслух.

   -- А что? -- спросила неожиданно подвернувшаяся откуда-то Катя.

   -- Ничего, тебе еще что здесь нужно? -- сказал я с досадой и пошел по дорожке к беседке.