Без чувств, без эмоций, выжить (СИ)

Мы обдумывали, как выманить людей из номера, и даже планировали устроить какую-нибудь причину для эвакуации, но обошлось. Волки бегают стадом.

— Прощай Ганс, спасибо тебе. — Пожал ему руку и всучил конверт. Из денег банкира выделил ему тридцать тысяч евро, он попытался возражать, но аргумент "жизнь, стоит дороже" возымел верх и теперь коридорный обладал деньгами, с эквивалентом нескольких лет его работы.

Такие моменты есть всегда. Если ты собрал вещи, и у тебя обе руки заняты, то обязательно звонит телефон. Закинув все вещи в машину, смотрю на телефон. Номер «студия».

Внутри всё похолодело.

Секунда, ещё, ещё. Нет, уже всё. Это всё осталось в прошлом. Ещё секунда.

— Да?

— Стен? Прости, это Егор. У нас форс-мажор.

— Что случилось? — В голове мелькнуло, что приехали продюсеры и сообщили о закрытии проекта или прибыла полиция.

— Проблемы с охраной. — Его слова перечеркнули все предыдущие варианты. Ничего серьёзного, кто-то кому-то влепил в физиономию. — Охрана с утра бухает, они уже явно не в адекватном состоянии. Они приставали к девчонкам. Домогались. — он выдохнул, переведя дух. — Коля влез. В общем, ему проломили голову, и он заперт в подвале. Вход заперт…

— Егор, достаточно. Давай! Сейчас решим вопрос.

Выдохнул, смотрю на дисплей телефона.

«Форс-мажор»

Несколько секунд размышление и:

— Да, привет. — Слышу в трубку. Зачем говорить: «да, привет»?

— Привет, Олег.

— Я тут немного…

— У нас ЧП. — Не даю, ему отмахнуться, придумав какой-нибудь вопрос.

— Какое?

— Охрана перебрала с алкоголем и устроила там…

— Подожди, Стен. Подожди. — Затараторил серб. — Мне не до разборок с охраной. Завтра уже ничего не будет. Я продал студию. Мне всё равно. Сделают из вас публичный дом или вы будете гордым, ну как это… «дом терпимости», вот. Мне всё равно. Лучше уезжай. Поехали со мной…

— Олег, но эти упыри поубивают сейчас этих людей.

— Ну, так собирай вещи и уезжай. Я жду в аэропорту. Поехали со мной. Там завтра всё равно будет полиция. Их закроют.

Я отключил трубку. Сев в машину, и постукивая по рулю, мысли были странным месивом эмоций. Кто мне эти люди? Те, с кем я прожил полгода, но, по сути, они мне чужие и чуждые. Порывшись в рюкзаке, проверил что всё на месте. Повернул ключ в зажигании и колёса машины зашуршали по асфальту. Погладив кожаную оплётку руля, я уже мысленно прощался с ней, ведь сегодня последний день, последний раз. А ведь мы были с этим авто в Грац и Линц, в Венеции, Будапеште и Братиславе.

Завернув за поворот, это последний поворот, и ещё поворот. Влетаю в переулок и не нажимая на газ, уклоняюсь вниз, так чтобы осколки не могли…

Пронзительный визг, лязг металла, удар. Стекло всё в мелкую сетку трещин, подушки вылетели аккурат в удар. Лежу, не шевелясь. Жду. Никто, кроме, меня и Сергея не знал, что этим зелёным пластиковым декоративным растением покрыты ворота. Когда мы обсуждали застройку, решили, что, не смотря, что на террасе не будет съёмок, все же эстетичности придать хотелось.

Один из охранников уже шёл к машине, но мне он не казался пьяным. Медленно подходит, вглядывается вовнутрь, но из-за раздробленного стекла ему ничего не видно. Подойти к машине он может слева, в другой стороны дверь зажата стеной. Он мнётся, но всё же тянется к двери. Открывает, заглядывает вовнутрь и аккурат получает в нос подошвой массивных кроссовок. Отлетев спиной к стене вскрикнув и обрызгав всю свою физиономию алыми каплями, застонал, сползая по стене.

Во дворе появился ещё один, вынув из-под сидения биту, с которой мы путешествовали несколько месяцев между Австрией и Италией.

— Держи, — швырнул биту парню. Павел ухватил рукоятку и согнул ноги, словно сейчас предстояла не драка, а бейсбол.

— Ох, кто же тут у нас? — Усмехнулся бык Василий, как прозвали его местные. — Робин Гуд прилетел.

— Приехал. — Усмехнулся в ответ, ощущая, что всё пережитое за последние несколько недель меня разрывают от гнева. Человек может многое в ярости, ведь только, когда внутри бушует агрессия, есть силы, чтобы сделать многое и решить не решаемое.

Вывернув руку из-за спины, уставил револьвер на обозрение, но без глупых и театральных нацеливаний налицо. Нацелил на лицо, стреляй тогда в лицо, а то нацелить на лицо, потом опустить прицел в пол, это же сразу проиграть.

— Ну, что бык Василий, в стойло?

Тот почти взревел, но я выстрелил в пол абсолютно безжалостно и, без сомнений, внутри меня был образ растёкшегося тела по креслу, и эта пуля была будто бы ему в лоб, а не в бетон террасы. Кто-то взвизгнул и запричитал, затем я выстрелил ещё раз уже ближе и третий раз пуля была в пяти — семи сантиметрах от ног охранника. Тот отпрыгнул, испуг озарял его лицо, негодование и явное желание перепрыгнуть через забор и бежать.

— Я отстрелю тебе яйца. Скину в подвал, а завтра всё это всё равно зальют бетоном. Твоего босса уже нет, продюсер уже в аэропорту, так что теперь только ты ублюдок и я. — Мой голос дребезжал гневом. Это были эмоции за всё, за мою жизнь, за всё то, что было, за последние полгода лицезрения того, как люди совокупляются ради денег, за то, что мне не дали выбора…