Без дна

А вокруг этой сцены, детали которой тонули в беспросветном мраке, были представлены эпизоды из жизни святого, которые надвигались один на другой, громоздя по периметру черной дубовой рамы миниатюрные фигурки и карликовые домики. В одном месте святой, имени которого Дюрталь так и не выяснил, переплывал в лодке через излучину реки с плоской водной поверхностью металлического цвета, в другом — святой величиной с ноготок бродил по деревням и исчезал во тьме, а выше появлялся вновь — в пещере, на Востоке, с верблюдами и тюками; потом он снова терялся из виду и после более или менее долгой игры в прятки возникал еще более крошечным, чем прежде, — один, с посохом в руке, с мешком за плечами, он поднимался к строящемуся собору.

Это была картина неизвестного художника, старого голландца, перенявшего некоторые краски и приемы мастеров Италии, где он, возможно, побывал сам.

В спальне стояли большая кровать, пузатый комод, кресла, на камине — старинные часы и медные подсвечники; на стене висела прекрасная репродукция с картины Боттичелли из берлинского музея: печальная и сильная, такая домашняя и страдающая Дева Мария, которую окружали ангелы, томные юноши со скрученными, как канаты, свечами, кокетливые девушки с длинными волосами, усеянными цветами, соблазнительные пажи, с вожделением взирающие на простершего в благословении руку Младенца Христа, стоящего около Марии.

Далее висел гравированный Куком эстамп Брейгеля «Девы мудрые и девы неразумные», небольшое панно, разделенное посередке спиралевидным облаком, с двумя раздувшими щеки ангелами по углам; засучив рукава, ангелы дули в трубы. В центре же облака — еще один ангел с просвечивающим через помятое платье пупком и бумажным свитком с евангельским стихом «Ecce sponsus venit, exite obviam ei»[7]. А под облаком с одной стороны — мудрые девы, добрые фламандки, разматывают лен и с пением псалмов при свете зажженных ламп вертят свои прялки; с другой — неразумные девы: четыре веселые кумушки, взявшись за руки, водят на лугу хороводы, а пятая, около пустых ламп, играет на волынке, отбивал такт ногой. Над облаком те же пятеро мудрых дев, тонких, прелестных, нагих, потрясая возжженными светильниками, поднимаются к готической церкви, на пороге которой их встречает Христос, меж тем как неразумные девы, тоже нагие, с блеклыми волосами, тщетно стучат в закрытые ворота, держа погасшие светильники в усталых руках.

Дюрталь любил эту старинную гравюру, где от нижней сцены веяло тихим уютом, а от верхней — блаженной наивностью примитивов. Здесь как бы соединялись на одной картине в облагороженном виде искусство ван Остаде и искусство Тьерри Бутса.^{30}

В ожидании, пока раскалится решетка, на которой потрескивал уголь, уже начинавший шипеть, как нагретое масло, Дюрталь уселся за письменный стол и занялся своими заметками.

«Итак, — думал он, скручивая папиросу, — мы добрались до того места, как наш добрейший Жиль де Рэ приступает к Великому Деянию. Нетрудно предположить, что он приобрел кое-какие познания в способах превращения металлов в золото.

Уже за столетие до его рождения алхимия достигла больших высот. К тому времени адепты тайных учений изучали труды Альберта Великого. Арнольда из Виллановы, Раймонда Луллия. Ходили по рукам и рукописи Николя Фламеля.^{31} Не приходится сомневаться, что Жиль, который был без ума от необычных книг и редких документов, приобрел их. Добавим, что в то время еще оставались в силе указ Карла V, запрещавший под страхом тюрьмы и виселицы работы по трансмутации металлов, и булла “Spondent pariter quas non exhibent”, в которой Папа Иоанн XXII метал громы и молнии против алхимиков. Книги запретили, тем больший соблазн был их достать. Конечно, Жиль долго их изучал, но от изучения до понимания — путь немалый.

На самом деле книги эти содержали самую невероятную абракадабру — сплошные аллегории, забавные и замысловатые метафоры, бессвязные символы, путаные притчи, зашифрованные загадки. Вот хотя бы эта книга», — подумал Дюрталь, взяв с одной из полок манускрипт, который представлял собой не что иное, как Аш-Мезареф иудея Авраама и Николя Фламеля, восстановленный, переведенный и прокомментированный Элифасом Леви.^{32}

Книгу одолжил ему Дез Эрми, откопавший ее как-то в старых бумагах.

В ней якобы приводится рецепт Философского камня, великого эликсира, представляющего собой концентрированную вытяжку и тинктуру. «Не очень-то понятно», — отметил про себя Дюрталь, перелистывая разукрашенные рисунки пером, на которых в реторте, под заголовком «Химическое совокупление», был изображен зеленый лев, уткнувшийся головой в лунный серп. В других склянках были голуби, одни поднимались к горлышку, другие опускали голову ко дну в черную или всю в золотисто-карминовых волнах жидкость, иногда белую и покрытую чернильными пятнами с лягушкой или звездой на дне, иногда тускло-молочную или горящую пламенем, как пунш.

Элифас Леви тщился объяснить, что значат эти птицы в ретортах, но рецепта великого чудодейственного состава не приводил.