Приходя в неё, мы плачем,
и горьки с ней расставанья
поневоле.
Путь наш муками оплачен,
долгий век — одно названье
долгой боли.
Внизу медленно разлагалась туша огромного города, отравляя все вокруг трупным ядом и вонью. А вместе с городом так же медленно разлагались ещё живые люди. Я видел их души, обросшие черными липкими мыслями и делами, почти незаметные за жиром пороков и лжи. И душа города, спустя столько веков все еще молодая и чистая, пыталась светить сквозь заплёванный асфальт и мусор.
Я смотрел на этих людей и не понимал. Почему? Почему у них есть души? Почему, несмотря на то, что они превращали самих себя в грязь, кто-то сверху всё равно оставлял им такую драгоценность?
Последний шанс на прощение…
Ведь я был не хуже их… Так почему меня лишили этого шанса? Да, я убивал. Но только когда смерть грозила тем, кто был дорог мне. И не получал никакого удовольствия. Только сожаление, что слепая пряха не оставила других выходов. Да, я не был образцом добродетели. Но отсюда, сверху, мне было видно, что по улицам города ходили сотни убийц, насильников, воров: мразь спешила по своим делам, не ведая о том, что есть и другая сторона жизни — моё существование. У них были души. Чувства, мечты, надежды. Если бы я мог испытывать зависть, наверное, захлебнулся бы в этом ощущении.
Парней я всё-таки убил. Нашел то место, куда переместил их, и убил. Они даже сопротивляться не могли, наверное, не поняли, что умерли. Тела оставил, не стал ни прятать, ни уничтожать.
Возможно, я бы смог накрыть всю эту мразь разом. Тонкими ниточками пустоты дотронуться до сердца каждого из них, чтобы в один момент остановить пульс, прервав жизнь. В одну секунду очистить этот город, чтобы по улицам ходили другие люди. Нормальные… Которые умеют ценить свою жизнь.
Бездна, обвиваясь вокруг меня, не вмешивалась в мысли, хотя хотела. Я читал её желание в блеске тёмных глаз, в страшной усмешке. Она опять хотела показать мне, что я не прав.
Хорошо, давай…
— Зачем? — её удивление было отвратительно наигранно. — Ладно, начнём с самого простого. Кого в этом городе ты считаешь мразью? Как ты разделишь грехи на те, с которыми можно жить и на те, кара за которые — смерть. Расскажи?
— Это просто. Безвинны только младенцы. На душах остальных если не обман, то воровство конфет точно есть. Тяжесть греха не должна скрывать душу за плёнкой грязи. Вот простая мерка.
— Да? И тут души… Тебе не кажется, Сергей, что это сдвиг?
Ирония Бездны дотронулась до сердца и растворилась в пустоте.
— Нет, не кажется, сдвиг действительно есть. Однако в нём понимание того, какие же люди животные… Как они не ценят даров свыше. Я ведь тоже не ценил.
— И теперь хочешь уберечь их от своих ошибок?
— Нет, всего лишь наказать по заслугам.
Бездна покачала головой, у неё явно имелось что-то в запасе. Нечто такое, чтобы за один удар в очередной раз показать мою неправоту. И теперь она раздумывала, стоит ли снова доказывать своё превосходство, или следует меня оставить с иллюзией победы. Сложная дилемма. В прошлом я не любил иллюзии.
Она прикрыла глаза, соглашаясь с таким решением. Потом отвернулась к городу, внимательно всмотревшись в крошечные точки чужих жизней, словно выбирала достойный пример для своих слов. Выбрав, робко, словно девчонка — школьница прижалась ко мне всем телом, обвив холодными руками.
— Вот он. Смотри…
Шепот коснулся прерывистым дыханием виска, и тут же зрение против воли сфокусировалось на приземистом мужчине. Он, прикрыв глаза, ждал трамвая рядом с метро «Преображенская площадь». Если смотреть обычным зрением, мужчина не был ничем примечателен. Простое лицо, подтянутая фигура, хорошая футболка и потертые модные джинсы, обрезанные у колен. Сразу понятно: человек не самый бедный, но в тоже время ещё чувствует вкус жизни. Если мимо вас пройдёт такой гражданин — в толпе вы его даже не заметите. Или мазнёте одним взглядом и тут же займётесь более интересными или яркими прохожими.
Но если бы вы могли вглядеться в его душу — сразу бы перешли на другую сторону улицы. Обманы, измены, отвратительные мысли, наркотики и даже убийство… по пьяни, в далёком прошлом, которое списали на несчастный случай.
— Увидел? Таким, как он, не место в твоём мире… Да? — Бездна прижалась ко мне ещё сильнее, превратив изначально целомудренное объятие в интимное, проводя тонкими холодными пальчиками по моему позвоночнику. Сквозь тонкую рубашку прикосновения были почти неприятными. Раньше мне казалось, что Ничто бесплотно. Возможно, эти прикосновения — игра моего повреждённого рассудка, когда невообразимо нужно ощутить рядом хоть чьё-нибудь присутствие.
— Да, таким не место, — согласился я, — говори, в чём подвох. Что-то стандартное? Больная мама, да? Все эти споры никогда не приводили ни к чему хорошему. Надо просто действовать так, как кажется правильным. А дальше… что будет, то будет. Сделать счастливыми всех не возможно.