Без гнева и пристрастия

– Ну забавно же! Может быть, я будущего нашего президента поцеловал. Да и вообще, он на кондотьера из пушкинского музея похож!

– Он на кондотьера, а ты – на его коня! – опять взыграло ретивое у рубахи-парня. – И долго кондотьер на тебе верхом скакал?

– Я ни в чем не виноват, но ты прости, прости меня! – пафосно заныл Ленский и, зная, чем заткнуть фонтан ревности, легкими руками, мягкими губами потянулся к ревнивцу.

…Ленский сладко спал. Рубаха-парень вышел из палатки. Сквозь нетронутую роскошную хвою ослепляющими клочьями пробивалось низкое солнце. Стараясь не шуметь, рубаха-парень прогулялся, но недалеко: метрах в двухстах стояла его «шестерка». Он открыл багажник, извлек из него лопату и моток нейлоновой веревки.

В крутом склоне оврага он за полчаса вырыл аккуратную нишу. Отдохнул немного; оставив лопатку на земляном холмике, вернулся в палатку и присел рядом с Ленским, по-буддистски скрестив ноги. Ленский спал. Рубаха-парень, он же социальный герой, осторожно стянул плед. Ленский спал абсолютно голым, и им голым рубаха-парень полюбовался, еле прикасаясь, погладил его. От затылка до пят. Ленский сладострастно захныкал во сне. На миг проснулся, чтобы сказать:

– От тебя так чудесно пахнет потом, милый! – и вновь заснул.

– Спи, спи, – на всякий случай убаюкивающе пожелал тот, кого назвали милым, подождал недолго, извлек из кармана похожий на клубок бабушкиной шерсти для вязания моток нейлоновой веревки, осторожно приподнял голову спящего и завел под шею полутораметровый конец мотка. Ленский повздыхал во сне.

– Прощай, любимый, – вздохнул рубаха-парень и мощно стянул удавку.

Ленский вскинулся, пытаясь вырваться из петли, но что-то хрустнуло в горле, и он обмяк. Куда геттингенской душе до мощи социального героя!

Сделав узел на удлинившейся шее, рубаха-парень за веревку поволок тело к только что отрытой нише. Труп легко скользил по траве. Все правильно рассчитал: тело, которое он осторожно скатил по горке, легло в приготовленную яму. Только безвольная рука вывалилась. Рубаха-парень поцеловал эту руку, уложил ее как положено, заплакал и, плача, лопатой закидал могилку землей.

Глава 5

Осторожно переставляя ступни сорокового размера, она шла по парапету, отделяющему Воробьевы горы от Москвы, и, приветствуя лежавший внизу и вдалеке огромный варварский город, легко помахивала букетом роскошных роз.

Он, обеспечивая равновесие, страхуя ладонью, глядел на нее – снизу вверх. Рассмотрел:

– Вы похожи на мечту моего детства – Дину Дурбин.

Она одарила его улыбкой (зубы были, правда, плоховаты); ловко спрыгнула и с гордостью ответила:

– Мне все об этом говорят.

Она и впрямь была похожа на Дину Дурбин. Но, скорее, не на саму актрису, а на ее скульптурное изображение, которое, как и положено произведению монументального искусства, было в полтора раза больше оригинала. Став рядом с ним (они были одного роста), новоявленная Дина Дурбин понюхала свой представительный букет, кокетливо несколько раз моргнула широко распахнутыми бледно-голубыми глазами и снова улыбнулась.

– Ну и как вам после трехлетнего перерыва наша Москва? – дежурно спросил он.

– Она всегда страшная. Я боюсь этот город. – В речи мраморной Дины вдруг прорезался акцент. Не английский – чухонский.

– Я вам не верю, Эва. Вы ничего не боитесь. – Видимо, это был комплимент.

– Вы ошибаетесь, Альберт. Я очень боюсь мышей, – призналась Эва-Дина и гулко засмеялась. Коротко отсмеявшись, задала быстрый и резкий вопрос: – Когда мы поговорим о деле?

– Уже налюбовалась Первопрестольной? Тогда прогуляемся к университету, – так косвенно он ответил на ее вопрос. Они перешли проезжую часть Воробьевского шоссе и вольно зашагали широкой аллеей без деревьев. Отсюда видны были и смотровая площадка, и боковые в купах зелени дорожки, и площадь перед высотным зданием.

– Почему свидание у нас здесь? – капризно поинтересовалась Эва. – Сюда очень неудобно ехать на городском транспорте.

– Здесь легко просечь вашего спутника, если он попытается приблизиться к нам на нежелательное для меня расстояние.

– Ха-ха-ха! – опять отчетливо засмеялась Эва и, опять резко прервав смех, предложила: – Говорите, Альберт.

– Вы нужны.

– Об этом не надо говорить. Об этом вы сказали в телефонном разговоре. Нужно говорить о том, когда и кому.

– А «кого» – вас не интересует?

– Пока нет.

Он коротко глянул на мило вздернутый нос, пухлые губки, длинные, в меру накрашенные ресницы и монотонно ответил:

– Насчет «когда» и «кому». Сроки определены весьма условно: от двух недель до двух месяцев. Не раньше чем через две недели и не позднее чем через два месяца. При получении вашего согласия вам вручается аванс в размере двадцати тысяч долларов, который не подлежит возвращению даже при отмене или неудаче операции. Это – «когда». А по поводу «кому»… Неужели это для вас так важно?

– Не важно. Но интересно, – разъяснила Эва свою позицию, хотела было захохотать своим железным смехом, но сдержалась, по-девичьи прикрыв пухлый роток ладонью.