— Ишь, ты! Она сказала: «Если у них нет хлеба, то пусть едят пирожные»! — зло скакал кто-то из толпы. — Идите и заберите у них всё, что они отобрали у народа!
И толпа пришла во дворец. Они забрали себе все богатства, всё золото, все драгоценные камни. Потом увели и обезглавили её мужа. Королева пыталась защитить собою детей, но они вырвали их из её объятий.
Она осталась одна, брошенная в тюремную камеру.
Во дворце, на верхних этажах, теперь гулял ветер, а внизу устроили конюшню.
На улицах слышались похабные песни и брань.
«Теперь… Мне остается только умереть», — подумала королева.
Но и это ей не дали сделать спокойно.
Они вернулись снова.
— Зачем вы пришли? — спросила она у толпы. — Мне больше нечего вам отдать.
Один из мужчин глумливо улыбнулся.
— Есть, чего: свою жизнь, — ответил он королеве.
Да, в действительности все сказки заканчиваются плохо. Но эту… Эту я ещё не окончил. Я хочу завершить её вовсе не так, как этого требует здравый смысл. В реальности все революции оканчиваются одинаково: кровавой бойней, экспроприацией экспроприаторов… (Ведь у нас у всех есть еще, что можно у нас забрать, правда?) Пустыней и выжженной землей под тусклым небом.
Но моя сказка окончится нынче иначе; я ведь придумываю её сам, не так ли? Все мы прекрасно знаем, что… «Сейчас не время улыбаться», «Чудес не бывает», «Жизнь тяжела»… Но, в моем собственном мире распоряжаюсь я сам.
…Королеве отрезали волосы и привели на место, которое называлось «эшафот».
— Здравствуйте, ваше величество! — палач вышел ей навстречу.
Она не ожидала этого, и потому наступила ему на ногу, продолжая движение.
— Извините, я нечаянно, — улыбнулась она.
«Только когда ты отдашь всё, что имеешь, ты станешь моей ученицей», — услышала она в голове голос.
В ней не было больше страха; его остригли вместе с волосами.
Мы не те, кем кажемся этому миру. Он сочиняет про нас сплетни, использует наши имена в своих целях, выдает нам документы и номера. Но, за пределами мира, его суетностью — мы те же, кто пришел в него однажды, и те, кто будет потом.
Но мир… Он тоже совсем не таков, каким он нам кажется.
«Ты готова»? — спросил голос.
«Да», — ответила королева.
И тогда, раньше, чем её голова слетела с плеч, она исчезла прочь со своего эшафота. И настоящее хлынуло в неё и унесло её потоком. Она была жалкой песчинкой в этом безбрежном мире, среди миллионов звезд и галактик… Но внутри этой песчинки тоже была своя безбрежность, свой океан…
Времени нет, когда наступает внутреннее безмолвие — это рождение новой Вселенной, или же черной дыры… Не всёли равно, как назвать несуществующее?
Мальчик в углу шмыгнул носом, и вновь вернулся в границы восприятия.
— Что ты там… Молчишь? Может, извинишься?
— В чем? — он действительно забыл.
— В чем? Ах ты, дрянной мальчишка! Извинись сейчас же, и сможешь выйти оттуда.
— Как?
— Повторяй за мной: мама, прости, я больше никогда не буду рисовать на стенах!
— Мама, прости, я больше никогда не буду рисовать на стенах…
— Ну… Выходи, что ли? Что ты там застрял?
Пралайя завершилась…
— Спасибо, Схимник, — поблагодарила Фанни.
— Тебе понравилось? — спросил он.
— Не знаю… Думаю, что это не то слово: понравилось. Просто, спасибо. За то, что вы есть, и… Такой вы странный…
— Прочитайте мне что-нибудь своё… Фанни, вы же пишете стихи?
— Как вы узнали?
— Никак. Пришло сейчас в голову…
— Ну… Тогда, мне кажется… Это будет вам в тему…
— Не дарует ни истины, ни оправданья, — эхом повторил Схимник.
Глава 8. И снова — в Париж…
— Ты уверен, Неназываемый, что нам… Следует это сделать? Мы засветимся, и придется снова отсюда валить, куда-нибудь далеко, — обратился к нему Сенсей, перекрикивая шум вертолета.
— Уверен. Про нас, похоже, и так прознали.
— Почему ты так думаешь?
— Эй, Крот! — позвал Неназываемый.
Маленький человечек со связанными руками обернулся и осклабился, выражая таким образом подобие жалкой улыбки.
— Я думал, вы обо мне совсем забыли, — сказал он. — Вы обещали отпустить меня, если всё пройдет успешно, и парень выживет. Выжили даже оба…
— Отпустим, мы давали слово, — ответил Неназываемый.