Без лица

— На этом наша телепередача «Каждый о своём» заканчивается, — посмотрела мне в глаза ведущая. — Сегодня в гостях у нас был доктор биологических наук Виссарион Ставринский, который познакомил нас с революционной и шокирующей теорией «Человека-бактерии». Учёный утверждает, что всё живое на планете — лишь скопление бактерий различных форм. Напомню, что на прошлой неделе мы обсуждали абсолютно противоположную сегодняшней концепции теорию доктора философских наук, академика Ладомира Дмитриевича Шувалова. Смотрите нас в следующую среду. Тогда-то мы и увидим, как два титана ума будут отстаивать своё мнение с доказательной точки зрения. Не пропустите этот выпуск! — протараторила громким голосом ведущая, для убедительности взмахивая головой, отчего короткие рыжие волосы постоянно подпрыгивали.

— Чушь! — сказал я себе под нос и выключил красную кнопку чёрного квадрата.

***

— А вы знали, что каждая обувь передаёт характер хозяина? — спросила меня полулицая, повстречавшись мне по пути на работу.

— Что ты имеешь в виду? — спросил я, нахмурившись, и покосился на наши с ней ботинки.

— Особенно это заметно, когда их снимаешь у порога. Например, у моей мамы они чуть грустные и наспех снятые, потому что она всегда приходит с покупками из продуктового магазина и, не нагибаясь, снимает их у порога, старается выполнить как можно больше дел за день. А у отца — растопыренные и напыщенные, потому что он ходит всегда носками, развёрнутыми наружу.

— Интересно. Никогда не обращал на это внимания… — искренне заинтересовался я.

— А какие они у вас? — полюбопытствовала она.

— Хм… Сегодня сниму дома и выясню, — улыбнулся я, уже заранее зная, что никогда ей об этом не скажу.

С этого дня я всегда прятал от всех свои чёрные ботинки с грубой шнуровкой в шкафу. И, смотря на них дольше обычного, пытался понять, что же они из себя представляют. К туфлям, которые я носил на работе, я относился более прохладно, так как они нравились мне меньше всего из-за своего цвета и острого носа, которым я каждый раз бился, наступая на очередную ступень бетонной лестницы. Скользкие шнурки каждый раз развязывались в самый неподходящий момент, а пару раз я даже спотыкался о них, когда спешил на урок. В общем, они были капризными и всегда совали свой нос туда, куда не надо. И явно не были на меня похожими. В конце рабочего дня я обычно швырял их, а они с грохотом бились об стенку шкафа, словно угрожая мне расправой на лестнице, где я могу случайно споткнуться об их острые носы и развязавшиеся внезапно шнурки, поэтому я уже присматривал себе другую пару на несколько неразлучных лет.

— Слышали, что в ноябре начнётся отмечивание? — сказали наспех накрашенные губы, из-под которых нехотя выглядывали нестройные зубы.

— Списки безликих уже висят в холле, — подпрыгивали в ответ хозяйке кокетливые туфли с лакированными вставками.

— Что поделать. Надо так надо, — вздохнули горбатые балетки.

— Ну, не знаю … — продолжали нервничать и заводить всех вокруг лаковые туфли с прыгающей ногой.

— Что такие кислые? — улыбаясь, пришёл устойчивый и низкий каблук, так и не получив ответа.

— А может, мы просто бактерии, и не стоит волноваться по поводу ещё одной придумки «сверху», всё равно рано или поздно окажемся снизу, — предположил я вслух, сам того не заметив, и мои ботинки со скверным характером спешно вывели меня из учительской.

***

Я вышел на улицу и увидел белый снег, который робко ложился на изодранную землю. В каких-то местах она была стеклянной от хрупкого льда грязных луж, а где-то была изъедена следами сапог, которые впечатались в лысеющую поверхность. Всё вокруг было такое смиренное и свободное… Деревья молча наблюдали за мной, наклоняя свои чёрные голые ветки. Влажный и холодный ветер словно обнажал моё тело, и с каждым его порывом мне становилось всё холоднее. На руке была красная отметина. Теперь я безнадёжно безликий…

Весь будущий вечер я вместе с котом пролежал на узком неразложенном диване в лихорадке. Даже старый халат не мог разогнать дрожь в моём теле, которая тысячами маленьких и бойких кулачков билась внутри меня. Отметина искала место там, где ей удобней всего будет за мной присматривать следующие полгода, пока её вновь не обновят, вкалывая в руку новую дозу. Теперь без неё я никто. А я для неё — всё. Сделав несколько усилий, я достал из рыжего комода толстый альбом с фотографиями. Незатейливый нарисованный букет цветов украшал его обложку. А внутри… внутри мой мир в осколках. Спешно кладу его туда… в тёмное место, в угол моей души, где прячется на корточках Человек. Он измождён, он устал. В нём больше нет страха. Только лишь смирение и боль — тупая, сверлючая. Она сдавливает грудь и щемится в глаза, вызывая солёные слёзы. Он в тюрьме — тёмной и сырой. И понимает, что в этом мире ничто не поможет ему из неё выбраться. Это ад, с которым можно покончить в любую минуту. Стоит быть лишь готовым и осознать, что ты всего лишь бактерия Ставринского, которая возомнила себя Человеком.

***