Без лица

Когда-то давно у полулицых были вместо чёлок глаза — большие, распахнутые. В детстве мы смотрели в небо, катаясь на железных скрипучих качелях с облупившейся краской, и мечтали летать. Раньше мне часто снились сны, будто я взлетаю, усиленно размахивая детскими ручонками. Вначале я кружил над своим домом, а потом порхал над соседскими улочками. Бывало, земля так сильно притягивала меня вниз, что я опускался, но спустя несколько минут вновь набирал обороты и продолжал свой полёт. Помню, как возле детского сада стояла самая высокая ель, и я искренне верил, что если подняться на самую вершину, то я коснусь кончиками пальцев краешка голубого неба.

Сегодня мне лишь снится, как я срываюсь с высокой скалы, цепляясь изодранными пальцами за камни, которые расшатываются от моего веса и падают вместе со мной вниз, на землю. Туда, где ползают люди, держа в тонких щупальцах электронные бумажки и оружие.

***

Захожу на пятничное собрание. Обычно оно проходит в одном из самых больших кабинетов с трибуной, где вход всегда сзади, поэтому вижу лишь сгорбленные и уставшие спины, на которые накинуты цветастые платки. Их туфли, надетые на перекрещенные ноги под столом, молчат. Сажусь за самый последний стол, чтобы меня не было видно. Я призрак, выполняющий ежедневные рабочие функции. Только лишь скрип стула выдаёт моё присутствие. Зал наполняется бесправными. Они же безликие. Никто не хочет выделяться. Лишь несколькие с хитринкой переговариваются друг с другом из-за соседних парт, вытянув перед собой мощные икры ног, натянутые в чёрные капроновые колготки. Нервно калякаю в блокноте, обвожу клетку листов черной ручкой. Я знаю, что буду делать это в течение всего часа, лишь прерываясь на список новых заданий. Поднимаю голову и вижу белую шифоновую блузку в мелкий чёрный горох. Ей одной не было холодно в этом кабинете. Она была будто из другого мира. Светлые волосы аккуратно ложились на ровные плечи, а шею обвивали жемчужные бусы. Распахнутые глаза смотрели на окружающих и оценивали обстановку, а вздёрнутый носик и чуть раскрытый рот придавали миловидность. Пальцы рук сжали шариковую ручку и приготовились писать, боясь пропустить что-то важное, пока ей в ухо нашёптывал бесформенный рот безликой.

«Неужели она здесь ради полулицых…» — подумал я, вновь наклонив голову над блокнотом.

Всю следующую неделю я часто стал прогуливаться по коридору в своих длинноносых ботинках, несмотря на то, что они всё так же мне устраивали подлянки на лестнице. Конечно же, я хотел увидеть её. Она стучала по бетонному полу своими ровными шпильками и с волнением искала кабинет, сжимая в руках ворчливую связку ключей. Это был белый мотылёк, который летел на свет, но случайно оказался в подземном сыром овраге, где ползают сотни безликих и полулицых, некоторые из которых ещё могут превратиться в бабочек, расправив хрупкие крылья.

— Вы этот искали кабинет? — спросил я её будто невзначай.

— Да, — ответила она, кивнув головой.

Весь следующий месяц мы здоровались друг с другом. Она улыбалась, а я любовался её прозрачными крылышками, какие бывают только у мотыльков. Но в один день я понял, что перестал видеть это создание в нашем подземелье. Скорее всего, из мотылька она превратилась в бабочку или стрекозу и, улетев в голубое небо, под которым лежат зелёные цветущие луга, устроилась на другую работу. Так я думал до тех пор, пока не встретил её на одном из курсов, которые проводят у безликих время от времени. Это было спустя полгода после её увольнения. Прежнего мотылька выдавал лишь знакомый профиль и чуть раскрытый рот. Глаз больше не было… они потускнели и стали сливаться с её исчезающим лицом. Когда-то распущенные волосы были прибраны в строгий пучок, а вместо шёлковой блузки в горох на острых плечах висела бесформенная серая кофта. Она не узнала меня, лишь проходящие мимо балетки, которые она несла на себе, недовольно фыркнули мне в ответ на мой оценивающий взгляд. Тогда — то я вспомнил, что мотылькам не дано превращаться в бабочек.

Пришёл я домой раньше обычного. Кот всё так же безучастно смотрел на меня, сидя на холодном подоконнике. Сегодня мне как никогда захотелось открыть фотоальбом.

Открываю его… а там… там — они. Вот она сидит на нашем диване с пятном на футболке, который посадил ей наш сынишка, когда она кормила его кашей. А вот и он сам… стоит, улыбается, глядя на меня, на снимке. Долго мы с тобой не виделись… целых девять лет я пытался забыть твои большие голубые глаза с пушистыми ресничками. Стоишь на пухлых ножках в шортиках, а в руках швабра зелёная. В тот год, помню, за мамкой всё повторял. Вот и за швабру схватился. Рядом хохочет дочурка. Такая хрупкая, родная, будто сейчас обнимет меня за шею сзади и скажет, чтобы я ей спинку почесал.

Так и не смог. Не смог после случившегося даже открыть квартиру. В ней остановилось время. Схватил вас на фотографиях и ушёл, ушёл жить дальше, а не получилось. Сейчас думаю, что и снимки не надо было брать… Всё равно перед глазами везде. Я обнял альбом и сделал твёрдый шаг в окно.