Без маски

Стоя на коленях, мы как зачарованные смотрели на эти ботинки. И оба думали одно: если мы так и останемся стоять неподвижно, как каменные изваяния, то непременно свершится чудо или что-нибудь в этом роде. Может, он не заметит нас или не поверит глазам своим и пойдет дальше. Но секунды шли, а ботинки будто приросли к земле, и мы не слыхали ни единого звука. В конце концов положение стало просто критическим. Необходимо было что-то предпринять! Медленно-медленно поднимали мы наши широко открытые, блестящие и, как мы в глубине души надеялись, невинные глаза на прекрасно отутюженные брюки ректора и добрались наконец до полы его черного сюртука. Взор наш медленно, — о, как медленно! — скользил по его животу и груди, в отчаянии остановился на белом воротничке, поблуждал по бородке клинышком и наконец задержался на мечущих молнии стеклах очков, сквозь которые и глаза теперь тоже метали грозные молнии. Но рассказы об ужасах Иерусалима и падении стен Иерихонских были ничто по сравнению с картиной вандализма, которую узрели наши очи, очи четырнадцатилетних юнцов. Черный, безупречно чистый котелок ректора, яркий символ респектабельности, был надвинут, нет, не надвинут, а скорее придавлен, нет, даже не придавлен, нет, сбит на лоб и закрывал один глаз. И, о ужас, всё было ясно как день: позорное дело совершил один из наших тяжелых школьных ранцев в этот роковой для нас час.

Лайен был потрясен. Может быть, даже испуган. Почем мы знаем? Мы были лишь два невинных школяра, которые вели ожесточенную борьбу за секунды. И вот мы лежали повергнутые ниц, а Лайен со сбитым на ухо котелком, молча стоял над нами в позе Катона. Он был возмущен и молча отдувался. Вид его был весьма красноречив: можно было подумать, что он идет с какой-то попойки и не в силах без посторонней помощи найти свой дом. Это зрелище повергло нас в бездну глубочайшего унижения. С этого момента земля казалась нам единственным надежным прибежищем.

Лайен несколько раз перевел дух, облизнул губы кончиком языка. Его грудь непрерывно вздымалась и опускалась. Казалось, он не в состоянии был найти единственно правильные и наиболее меткие выражения, достойно осуждающие наше преступление, дабы оно на веки вечные запечатлелось в анналах нашей мятежной мальчишеской совести. Губы ректора тряслись, усы дрожали. И вдруг из его груди вырвался крик, громогласный крик:

— Нет, ректор пришел!

О ужас! Мы не знали, куда нам деваться от стыда. Не было местечка, где мы могли бы зарыться головой в песок. Неестественно скорчившись, мы стояли на четвереньках, подобно херувимам, высеченным из камня, с задранными кверху головами и выпученными глазами. Легкий ветерок колыхал лохмотья наших разодранных рубашек, которые выбились из-за пояса. Мы были совершенно уничтожены. Нам оставалось лишь воздать благодарность за подаренную нам некогда жизнь. Жаль только, что она была столь коротка.

Лайен стоял, всё еще отдуваясь. Его котелок по-прежнему был сдвинут на ухо. Он не сделал ни малейшей попытки спасти свое достоинство.

Но тут что-то непонятное произошло за стеклами его очков. Лайен замигал глазами и тихо, почти доверительно, точь-в-точь, как говорят между собой уличные мальчишки, сказал:

— До звонка осталось еще несколько секунд!

Жизнь снова вернулась к нам, словно по мановению волшебной палочки. Мы сразу вспомнили о школе, о строгом предупреждении и вскочили как недорезанные поросята. Я поднял свалившиеся было штаны, прижал к груди ранец и, подняв столб гравия и песка, пустился бежать. Высунув язык и не обращая уже никакого внимания на ректора, я бросился на мост, задрожавший у меня под ногами. Подгоняемый могучим дыханием Лейфа, бежавшего сзади, я превзошел самого себя в этой трагической борьбе за секунды только что наступившего дня. Я высоко подпрыгивал на черно-белых каменных плитах школьного двора, молниеносно обогнул колонну, проскользнул под рукой учителя Буббюена, который важно и невозмутимо шествовал с книгами под мышкой по направлению к классной комнате. И вот я уже хлопнул дверью, пролез сквозь толпу мальчиков, стоявших в проходе, и бросился за парту. Лейф проделал то же самое. Спасены!

Мы расстегнули воротнички. Лица наши были в поту. В глазах застыл смертельный ужас.

Мы с трудом переводили дыхание, но постепенно сердце начало успокаиваться. Потом мы кивнули друг другу головой: и сегодня нам тоже удалось вывернуться.

О, какое блаженное чувство! Чувство освобождения, чувство покоя! Чувство благополучия!

Тот, кого не раз в течение целой недели заставляли являться в школу на час раньше, поймет нас. Что же касается других ленивых душ, которые приплетались в школу не пролив ни единой капли пота, то рассказ двух грешников пройдет мимо них!