— Глеб Кириллович не любит Гречушкина, это чисто личная неприязнь. Характер человека, излишняя разговорчивость или излишняя замкнутость, манера письма — все это может не нравиться, но еще не значит, что это плохо. У нас иные критерии приема в партию.
— Вы собирались на собрании выступать в защиту Гречушкина?
— Да, собирался.
— И не случись определенных событий, вы бы поступили именно так?
Какое-то время Максим молчал.
— Разумеется, я был полностью уверен в своей правоте.
— Ну а если бы это собрание случилось сейчас? Вы бы рекомендовали Гречушкина в партию? Я слышал, он был настойчив в своем желании. Это правда?..
Максим потер ладонью лоб — привычка Луспекаева все время смотреть в лицо собеседника раздражала.
— Да, это правда. Если моральную и нравственную зрелость человека, его стремление к общественной активности расценивать как странность, мы откажем обществу, социальной системе в праве воспитывать борцов. Преданность идеалам общества, — Максим говорил очень медленно, — готовность жертвовать своим благополучием во имя этих идеалов — вот что должно решать судьбу будущего коммуниста.
— Вы знаете Устав партии, у меня на этот счет нет сомнений. Но я вас спросил о другом. Вы готовы рекомендовать, — Луспекаев снова заглянул в голубую папку. — Диогена Анисимовича Гречушкина в ряды нашей партии?
— Я же сказал, он просил считать его заявление недействительным.
— Не валяйте дурака, Углов. Этого заявления могло и не быть.
— Нет, не готов.
— Ну вот, так-то оно лучше.
Луспекаев вынул красный карандаш, зажал его между пальцами и стал поворачивать в такт своим словам:
— Вы, кажется, сказали, что конфликт, о котором пишет Гречушкин, касается только вас.
— Я этого не отрицаю.
— Следовательно, ваше решение не что иное, как личная неприязнь к Гречушкину, его поступкам. Выходит, неприязнь Кропова — порок, а ваша неприязнь — достоинство?
— Повторное заявление Гречушкина при всех очевидных «против» — факт, говорящий в его пользу.
— Возможно, — быстро согласился Луспекаев. — Но не в вашу. Кстати, кто давал рекомендацию Гречушкину?
Максим пожал плечами:
— Сотрудники редакции и один товарищ из Академии общественных наук.
— Ценю вашу порядочность. Шувалов знает об этом заявлении?
— Еще нет.
— Думаю, что оно его не обрадует. А вы знаете, — Луспекаев вдруг оживился и стал быстро ходить по кабинету, — я был настроен вас поддержать. И все думал: почему? У нас на этот счет с Евгением Андреевичем случился большой спор. Упрямый дед!
Спорили мы с ним отчаянно, что называется, до хрипоты. Он прав, мы — партия борцов. Быть борцом, значит, обладать определенным комплексом исключительности. Согласен. Но кто сказал, что путь к мировоззрению борца всегда очевиден? Если данные материалы не досужий вымысел, — Луспекаев подхватил со стола голубую папку, — и в ваших словах хотя бы пятьдесят процентов объективной информации, то путь Диогена Анисимовича к нашим идеалам заслуживает внимания.
Луспекаев наклонил голову вперед, и сразу вся его фигура обрела настрой активный, напористый.
— Кстати, за последние два года это третий конфликт с вашим участием. Помилуй бог, я не призываю вас к соглашательству, беспринципности, но вы окружаете журнал людьми не совсем обычными. Их, конечно, нельзя назвать плохими, однако в большинстве своем эти люди с несостоявшейся творческой судьбой, натуры надломленные. Это что, тоже принцип?
— Талантливые люди, как правило, легко ранимы. Вернуть человека к деятельной жизни, заставить поверить в собственные силы — подобные принципы мне действительно не чужды.
Луспекаев откинулся на спинку кресла, вытянул ноги. Сидящий напротив него молодой человек был ему крайне симпатичен, но Сидор Матвеич не настроен был уступить этому чувству.
— Вам трудно что-либо возразить, хотя то, о чем вы говорите здесь, и происходящее на самом деле — не одно и то же. Учтите, пока все ладно, на подобные вещи смотрят сквозь пальцы, но стоит вам оступиться, как явления негативные начнут суммировать. Васюков доставил нам немало хлопот. Я уже не говорю о вашем выступлении в еженедельнике. Конечно, это к делу не относится. Но раз уж разговор зашел о принципах…
— Я отстаивал правду.
— Похвально. Однако у вас мало единомышленников. Правда, если она правда, может рассчитывать на большой актив. — Лицо Луспекаева оставалось безучастным. — Шувалов настаивал на нашем вмешательстве, мы отказались.
— Я знаю.
— Это слабое утешение. Мы все слишком много знаем, но гораздо меньше понимаем.
— Для этого нужно время.
— Три года вполне достаточно. Или вы до сих пор чувствуете себя новичком?
— Нет, не чувствую.