Без наставника

Курафейский спрыгнул со стены и отряхнул брюки.

— Черт возьми, вот встань я сейчас на голову, вырви себе обе ноги и затяни тирольские йодли — он и глазом не моргнет! Не переваривает он меня, и все тут!

— Но почему? — спросил Клаусен.

— Пий, дружище, ну и наивный же ты! Почему? Этого ты у учителей никогда не узнаешь. Они с тобой втихую разделаются, а вслух назовут это справедливостью.

— Но ведь мы живем в демократическом государстве, я где-то слыхал, — сказал Затемин.

— К ученикам это не относится!

— К оппозиционерам тоже!

— И к КПГ!

— Все это не так просто, — сказал Адлум.

— Может, по-твоему, это демократично? — спросил Шанко.

— Что?

— Взять да и просто-напросто запретить КПГ?

— Убедительное доказательство духовного, морального и идеологического превосходства, — сказал Затемин.

Клаусен покачал головой.

— Ни от какого государства нельзя ждать, чтобы оно сложа руки смотрело, как подрывают его основы.

— К примеру, Веймарская республика, — сказал Адлум. — Я считаю совершенно разумным, что того, кто нарушает правила игры, удаляют с площадки. В футболе это каждому ясно.

— Сравнение хромает на все четыре ноги, — сказал Затемин. — Государство, запрещающее партию, которая пробуждает его от постоянной спячки, перестает быть демократическим.

— Демократия для канцлера!

— Демократура!

— Почему у нас даже нельзя купить газету из ГДР? — спросил Михалек.

— Из так называемой ГДР, — сказал Ремхельд.

— Да брось ты это старье! — закричал Мицкат. — Его давно уже моль сожрала — прямо на самом Хальштейне^[96].

— Я тоже считаю, что они должны были разделаться с этой горсткой коммунистов другими методами, демократическими, — сказал Фейгеншпан.

— Идеологическими.

— А это им как раз и не удалось, — сказал Затемин.

Адлум завернул в бумагу остаток своего бутерброда.

— Может, это и верно, — сказал он. — Но почему ты никогда не посмотришь через свою критическую лупу на Восточную зону?

— Мы говорили не о ГДР, а о…

— А теперь поговорим о ней!

— Я никогда не отрицал, что в ГДР есть трудности роста.

— Ты называешь это трудностями роста?

— Сталинизм, — рявкнул Мицкат.

— Подожди, — сказал Адлум. — Хорошо, трудности роста. Но тогда ты должен признать их и за ФРГ.

— ГДР идет вперед, при этом вполне закономерны кризисы: это плодотворные кризисы, — наставительно произнес Затемин. — Западная же Германия идет назад, при этом возникают кризисы, которые ведут к агонии.

— Ты вроде раньше поумней был, — сказал Адлум.

— Балда с левыми завихрениями!

— Боюсь, что немцы вообще не способны на демократию, — сказал Клаусен, — но здесь они хоть могут учиться политике, как малые дети в школе, а там, за Эльбой, их обучают в концлагерях.

Внизу, в окне уборной в подвале, появилась голова Рулля. Он мрачно поглядел на Курафейского.

— Дело дрянь! — сказал он и исчез.

— Пошли своего старика к шефу, — предложил Лумда.

— Так он был у директора в прошлый приемный день! Только вышел он оттуда куда быстрей, чем вошел: три часа сидел под дверью в приемной, а через три минуты выперли.

— Почему?

— Почему, почему! Шеф ворчал и ворчал: грубиян, наглец и прочее в том же духе, тогда отец ему осторожненько возразил и высказал другое мнение — тут ему на дверь и указали!

— Дуболом проклятый! — сказал Мицкат. — Его почаще пивом надо поливать, под пение германского гимна! Субботними вечерами в «Старом охотничьем рожке». Успех гарантирован.

— Братцы, посылайте на родительские дни скороспелых сестриц или хорошо сохранившихся мамаш, и вы будете иметь от жизни несравненно больше!

Шанко прогуливался по стене, как манекенщик.

— Забулдыга опять обучает Микки политике! — сказал Нусбаум.

— Пошли посмотрим? Минут пять.

Они побежали вчетвером по школьному двору.

Бекман привязал Микки к лестнице, ведущей в дворницкую, и положил на шлак в нескольких метрах от собаки три куска хлеба с колбасой, вытащенные из мусорной корзины.

— Во, глядите: у него в башке мозгов больше, чем у вас всех вместе! — сказал он и отвязал щенка.

Микки подбежал к правому куску, который был ближе к нему, но Бекман скомандовал:

— Стоп! Это от Адольфа!

Собака мгновенно остановилась, оглянулась, помедлила, рысцой подбежала к среднему куску, замерла на миг.

— Это от Аденауэра, — сказал Бекман.

Микки жадно проглотил кусок.

6-й «Б» зааплодировал.

— А теперь гляньте-ка! — надменно сказал Бекман. — Я его еще одному трюку обучил!

Микки оглядел левый кусок, медленно подкрался к нему, закатил глаза и хотел тайком сожрать его, но Бекман затопал и закричал:

— Фу, не смей! Это от бородатого!

Щенок лег перед куском, зажмурился и заскулил.

— Ну, у вас небось язык отнялся от удивления, а? — сказал Бекман и довольно подмигнул 6-му «Б».

— Заслужил сигарету! — одобрительно сказал Мицкат.

— Как насчет пивка? От такой дрессировки во рту пересохнет.

— Что я тебе, капиталист, что ли?

Лумда обошел всех по кругу и собрал шестьдесят пфеннигов.

— Благодарствуем! — сказал Бекман и сунул деньги в задний карман брюк.

Мицкат дал ему еще сигарету в придачу.

Лумда подобрал хлебные крошки, бросил собаке.

— От Аденауэра! — сказал он.