Без наставника

— Там есть новички, которые и рта не смеют раскрыть, и старички, которые лежат уже давно. От них спасу нет, они задают тон. Но постепенно новички начинают понимать, что и эти тоже не играют никакой роли, что они тоже всего-навсего больные; в лучшем случае — просто кальфакторы. Роли они, безусловно, не играют. Только хвастаются своим опытом. Да, есть еще в отделении один-два врача, которые помогают, как могут, дают, что имеют, только имеют они не очень-то много; это еще не настоящие врачи, только ассистенты. Ассистенты заведующего отделением. Этот может помочь по-настоящему и помогает действительно, у него есть что дать больным, и он дает: но только уколы или что-нибудь в этом роде. Ему чего-то не хватает, он уже слишком долго не лежал сам в большой палате, он уже слишком продвинулся на пути к посту главного врача. Вы понимаете? Он прячется за своими знаниями, интеллигентностью, иронией. Но чего-то ему не хватает, и нам в нем чего-то не хватает тоже, в таком человеке — особенно.

Грёневольд напряженно, с горьким вниманием вглядывался в Рулля.

— Чего же именно? — спросил он.

— Господин Грёневольд, это ведь просто наглость, — сказал Рулль, — что я сижу здесь и…

— Нет! Ты хотел мне сказать, чего же недостает этому врачу.

— Дорогой господин Грёневольд, если бы я только мог выразить, что думаю! Но я не умею находить точных выражений.

— Вполне умеешь.

— Так вот, этот заведующий отделением, он никогда не говорит, что думает. Он всегда говорит только то, что, как ему известно, думают другие. Своего не хватает, собственной точки зрения, вы понимаете? Все это как у художника-фальсификатора, который владеет всеми стилями, но не нашел собственного.

— Ни к чему не обязывает, — сказал Грёневольд.

— Совершенно точно. Это ни к чему не обязывает.

Рулль съежился в кресле.

— Не думай, Рулль, что учителю всегда все ясно, что у него на все есть готовое решение, — сказал Грёневольд. — Не обижайся на меня, но я еще не знаю, что тебе ответить. День был довольно тяжелый.

— У меня тоже был не очень легкий, — сказал Рулль. — Пожалуйста, скажите только еще что-нибудь хорошее!

Грёневольд отвернулся и взял в руку бутылку.

— Столько хорошего, сколько тебе хотелось бы слышать, я не знаю, — сказал он.

Рулль встал, подошел к книжным полкам и взял с полки коробку. Плоский черный футляр, в котором под стеклянной крышкой лежал Железный крест первой степени. Рулль внимательно посмотрел на него и залился своим раскатистым, похожим на ржание смехом.

— Положи на место! — сурово сказал Грёневольд.

— Простите!

Грёневольд не ответил. Рулль поставил коробку на место и опустился в кресло.

— Скажите еще что-нибудь о Федеративной республике. Что-нибудь хорошее! Почему здесь надо жить, — сказал он неуверенно.

— Попытайся хоть раз сформулировать, что ты имеешь против нее!

— Я считаю, то, что я сказал о школе, относится не только к школе. В деталях — да, но не в главном. И я считаю: школа типична для всей Федеративной республики!

Грёневольд сказал:

— Это как-то не очень ясно.

— Но, дорогой господин Грёневольд, здесь ведь тоже расправляются с теми, кому не везет, то есть общество расправляется с ними, бойкотирует их! Только удачей, только удачей они определяют цену человека, его достоинство. А удачу они меряют по кошельку. Есть у тебя деньги, значит ты удачлив, чего-то стоишь.

Грёневольд засмеялся.

— Возьмите хотя бы хромого Вебера — двадцать лет от него все в городе старались избавиться, как от фальшивого пятака. Был никчемный и никому не нужный бродяга. Каждый норовил обдурить его, поиздеваться над ним. Словно он родился только для того, чтобы те, кто рядом, могли убедиться в собственной нормальности!

Грёневольд подошел к буфету, налил себе стакан минеральной и запил таблетку.

— Не кричи так, — сказал он.

Рулль замолчал, но только на секунду.

— Да, а теперь он выиграл в лотерее и строит новый дом. И вот он уже уважаемый человек — ведь у него есть «мерседес» и он строит дом!

— А может быть, не только за то, что он строит дом и у него есть машина, Рулль?

— Не машина, а «мерседес»! Именно «мерседес». Если бы у него был «фольксваген», его уважали бы вполовину меньше.

— Может быть, все же и за то, что он не швыряет свои деньги на ветер, Рулль! Здесь, в этой стране, у людей есть здоровое стремление к деловитости.

— Ах, не понимаете вы меня, господин Грёневольд! Престиж и приличие — вот о чем идет речь. «Надо соблюдать внешние приличия!» — любимое выражение господина Годелунда. Как я ненавижу эти слова! Целых семь лет я слышу их здесь…

— Шесть, Рулль.

— Нет, семь! Я же оставался на второй год.

— Почему?

— По глупости. Семь лет я непрерывно слышу: «Надо соблюдать внешние приличия». Вот и получается: внешняя видимость морали. Внешняя видимость гуманности. Видимость христианства. Видимость культуры. Единственно, что не является видимостью, это деньги, господин Грёневольд! Деньги, которые приходят вслед за удачей; они одни принимаются во внимание. Здесь это единственная валюта, которой оцениваются люди, с которой они считаются.