Без наставника

Фрейлейн Хробок поднялась из-за своего столика, на котором стояла пишущая машинка, сняла с крючка ключ и молча и угрюмо прошла впереди Затемина к комнате для посетителей.

Она отперла дверь и сказала:

— Нужен ключ от вашего шкафа, Рулль.

Рулль сидел на полу и писал.

— Нет у меня его, — буркнул он.

— Нет есть! — убежденно сказал Затемин и появился в дверях рядом с фрейлейн Хробок. — Конечно, есть. И если дело не уладится, Дину и Лумумбе — каюк! Конечно, эти чертовы куклы заслужили, но все же постарайся сделать, что можешь.

Рулль сунул руку в карман брюк, вытащил толстую связку ключей и отцепил один из них.

— О’кэй, — сказал он. — Рад встрече.

— Stand up and fight[153], — сказал Затемин.

Он повернулся, и фрейлейн Хробок снова заперла за ним дверь комнаты для посетителей.

— Спасибо большое, — сказал Затемин. — Всего доброго.

— Всего, — пробурчала фрейлейн Хробок, вернулась к своему столику, зевнула, одернула юбку и хмуро принялась расшифровывать стенограмму.

— Господа коллеги! Я открываю педагогический совет, посвященный вопросам дисциплины. Единственный пункт повестки дня — дело Йохена Рулля, класс шестой «Б». Я вряд ли сообщу вам что-либо новое, тем не менее хочу еще раз изложить суть дела…

Гнуц сел, аккуратно разложил бумагу для заметок и цитаты и продолжал:

— Ученик Йохен Рулль, шестой «Б», вчера утром перед началом занятий развесил на доске для объявлений, на дверях учительской, кабинета директора и класса шестого «Б», а также на обеих классных досках пять записок, содержание которых зафиксировано: вы можете с ним ознакомиться. Мне, совместно с дворником, удалось изъять эти объявления прежде, чем они смогли вызвать беспорядок.

Тот же Рулль — это факт вполне вероятный, если не сказать, точный, вчера вечером, около двадцати двух часов тридцати минут, на обращенной к школе стене общественной уборной намалевал красной масляной краской свастику и слова: «Проснитесь, тревога!» Эту пачкотню, которая была осмотрена лично мной, коллегами Випенкатеном и Грёневольдом, а также дворником, я велел господину Бекману стереть со стены, дабы это не повлекло за собой общественного скандала. Я сделал это, не забыв, однако, сфотографировать все эти художества! Никогда нельзя знать, как все обернется.

Ученик Рулль между тем полностью признался, что он, причем он один, повесил вчера вечером эти карточки. Виновность в деле замаранной стены общественной уборной Рулль хотя и оспаривает, но показания дворника, который поймал этого парня с поличным возле свежей масляной краски, полностью изобличают Рулля.

Помимо того, названный ученик сам запутался в противоречиях. Так, например, он отказывается объяснить, почему он вчера вечером около двадцати двух часов тридцати минут оказался именно возле общественной уборной. И так далее!

Я, как руководитель школы, допрашивал этого парня в присутствии и при любезной поддержке коллег Випенкатена и доктора Немитца. Моя секретарша застенографировала показания ученика Рулля. Вот они перед вами, отпечатанные на машинке. Впечатление, которое создалось у нас в связи с делом Рулля, не может быть истолковано двояко: отношение Рулля к школе чудовищно! Оно абсолютно негативно!

Рулль создал себе чрезвычайно извращенное представление о школе и преподавателях, которое психологически удерживает его, если воспользоваться терминологией Кро, в запоздалом периоде детского упрямства и ведет к фанатичной ненависти ко всему миру, каков он есть, в данном случае — к авторитету и порядку в школе! При этом Рулль не останавливается и перед такими средствами, как клевета и подстрекательство, он подрывает нравственность своего класса, старостой которого он к тому же является, и last not least[154]: он чернит доброе имя нашей школы, подрывает репутацию ее учителей. Это означает — вашу репутацию, господа, и мою; компрометирует нас перед лицом общественности, создавая угрозу политического скандала. Причем в ходе всей этой подрывной и подстрекательской кампании Рулль ни на минуту не переставал сознавать, что он творит.

Учитывая чрезвычайную тяжесть этого преступления, я решил немедленно исключить из школы ученика Йохена Рулля, пока он не успел заразить и демобилизовать и без того морально весьма неустойчивый шестой «Б».

Я, как руководитель школы, мог бы вынести это решение единолично, но, действуя в духе коллегиальности школьного руководства, которого я всегда придерживался, я хотел бы заручиться вашей поддержкой.

Господа, вы выставите на посмешище себя и меня, а также — и это волнует нас всех гораздо больше — нашу школу, если не сумеете сейчас проявить солидарность, если твердо не осознаете, на какой шаг вы идете и на чьей вы стороне.

Гнуц судорожно разжал кулаки, выпрямил пальцы и положил свои руки, худые и аккуратные, на стол, справа и слева от чистой стопки бумаги.

— Кто-нибудь хочет слова? — спросил Гнуц уже без напряжения. — Коллега Грёневольд, прошу!

— Я прежде всего прошу, господин директор, еще раз выслушать мальчика здесь, на нашем совещании.

Гнуц снова сжал кулаки и удивленно оглянулся.

— Это требование, господин коллега?