Без наставника

— Можно говорить что угодно, — вдруг вмешался Матушат, — а в Восточной зоне такой бунт невозможен. В их лавочке строжайшая дисциплина. У меня зять учителем в Баутцене, так что я могу себе позволить иметь суждение на этот счет.

— Возможно, вы и правы, уважаемый коллега, — сказал Хюбенталь. — Но я смотрю на всю эту историю еще и с другой точки зрения: наши парни вполне могут помешаться от этих чудовищных программ. Чем мы только не забиваем им головы, какой чепухой! Лишь бы можно было сказать, что наши ребята вполне современны. Но от всего этого в головах у них получается винегрет. Нет, то, что я говорил на последнем собрании, снова подтверждается: multum non multa[156]. Мы должны иметь мужество как-то сократить программу.

— Вы знаете, что я придерживаюсь иного мнения, — перебил его д-р Немитц. — Вы недооцениваете рецепторную способность юношеского мозга. А ведь именно современное искусство, если мне позволят исходить из моего предмета, дает такие возможности для интенсивной духовной деятельности, которые мы просто не имеем права игнорировать.

— Блоковое обучение, — сказал Риклинг. — Блоковое обучение — вот единственно правильный метод. Иначе у нас будут бесконечные осечки.

— Кому вы это говорите!

— Это вопросы методики, — резюмировал Гнуц. — Они важны — нет сомнений. Но главным было, есть и остается вот что: из мальчишек, которых нам доверили, должны вырасти порядочные люди.

— Разумеется.

— И порядочные немцы, — сказал Риклинг. — Этого мы тоже не должны забывать.

— Порядочные немцы и порядочные христиане, — добавил Йоттгримм.

— Господа, я думаю, нам надо стараться как можно скорее разделаться с этой неприятной историей, — сказал директор. — Ведь в конце концов у нашей школы есть и другие задачи, помимо того, чтобы четыре, пять часов биться с упрямым, как козел, юнцом.

Нонненрот быстро двинулся по направлению к туалету.

— Шагать врозь, а спать вместе, — рявкнул он.

Годелунд стоял у ворот школы и чистил яблоко.

Когда Рулль вышел из сарая, где стояли велосипеды, учитель закона божьего сказал:

— Я поступил бы против своей совести, если бы одобрил то, что вы затеяли, Рулль. Вам бы следовало немножко лучше относиться к своим учителям. Я думаю, что сегодня должен дать вам этот совет.

— Извините, пожалуйста, — пробормотал Рулль, сел на велосипед и поехал в город.

— Говорить придется вам, — сказал Криспенховен. — Я на педсовете никогда не могу рта раскрыть.

— Говорить — пожалуйста, но к кому обращаться, Криспенховен?

— Апеллируйте к тому хотя и не очень-то развитому чувству справедливости, которым мы по крайней мере намерены руководствоваться, — сказал Виолат.

— Виолат, я ведь даже не верю в то, что коллеги, занимающие противоположную позицию, не жаждут справедливости, что им не хватает доброй воли. Им не хватает совсем другого, того, что в трагической мере вообще отсутствует у этого народа: юмора и благожелательности. Если бы нам удалось дать какой-то импульс их сердцу, всего лишь маленький толчок, чтобы оно не стояло по стойке «смирно» так безупречно и так педантично, тогда вся эта история обернулась бы своей человечной, юмористической стороной и не вылилась бы, чего я опасаюсь, в тяжелую трагедию, замешанную на глупости, муштре и деспотизме.

Они увидели Затемина, который поднимался к ним по черной лестнице.

— Тебе еще что здесь надо? — спросил Криспенховен.

Затемин не мог перевести дыхания.

— Кажется, я догадываюсь, — сказал Грёневольд.

— Пойти сказать, что это я? — спросил Затемин и глотнул воздуха. — Что я сделал эту надпись? А свастика уже была до меня.

— Уже была?

— Да.

— Ну, самое время, приятель, — сказал Криспенховен. — Бегом к шефу.

Грёневольд удержал Затемина за рукав.

— Нет, — сказал он. — Во всяком случае, не теперь. Судя по всему, Руллю это уже не поможет, а тебе будет уготована та же участь. Нас ты, во всяком случае, поставил в известность. Позаботься-ка лучше о Рулле!

Затемин нерешительно повернулся.

— Могу я на тебя положиться? — спросил Грёневольд.

— Да, — сказал Затемин. — Сегодняшний день меня многому научил.

Они молча смотрели, как он мчится вниз по лестнице.

— Наверное, вы правы, — сказал Виолат.

Криспенховен покачал головой и ничего не ответил.

Гнуц постучал своим перстнем с печаткой по пластмассовой крышке стола. Дебаты быстро затихли.