Без названия

— Его вызывал родственник.

— Какой родственник?

— Дальний. Единственный у Пестерева. Он хвастался им. Тот какой-то известный профессор. Билевский, кажется. Точно не помню. Кажется, работает в каком-то музее.

— Может быть, Гилевский? — Скорик от неожиданности прикусил губу.

— Может и так. Не помню.

— После этого вы виделись с Пестеревым?

— Нет. Я уже сидел в СИЗо.

Скорик начал складывать бумаги в кейс.

— Значит, до следующего раза, Лаптев, — сказал он, вызывая конвоира…

Алексей Ильич Чаусов сидел в коридоре напротив двери в кабинет Паскаловой. Он пришел минут за десять до конца перерыва. Раздался стук каблучков, из-за поворота, где был лифт, вышла молодая женщина. Она остановилась у двери, на которой висела табличка: «Паскалова К.Ф., Скорик В.Б.» и, отпирая их, спросила Чаусова:

— Вы к кому?

— К следователю Паскаловой вызван.

— Это я. Вы Чаусов?

— Он самый.

— Входите. Садитесь, — она поставила сумочку в угол, глянула сбоку на суживающегося Чаусова. Высок, очень худ, с нервным лицом, хорошо подстрижен; несмотря на жару, в костюме из легкой светло-серой фланели, но без галстука, пиджак распахнут. «Летний пиджак — без подкладки», отметила Кира.

— Жарко сегодня, — усаживаясь напротив Чаусова, сказала она и вытерла платочком повлажневший лоб.

— Терпимо, — коротко отозвался Чаусов.

— Вы надеюсь, догадываетесь, в связи с чем я пригласила вас?

— Догадываюсь.

— В каких взаимоотношениях вы были с Гилевским?

— Отношений не существовало.

— Почему? Вы ведь вместе работали в свое время.

— У него ни с кем не было отношений. Он узурпировал власть в музее. Директора при нем были нули. А их за время его власти промелькнуло семь.

— Ну а лично у вас с ним почему не сложилось?

— Из-за Диомиди.

— Расскажите, подробней, — она увидела, как у него оживились глаза, он даже заерзал на стуле, словно голодный, которого пригласили к обильному столу.

— Вы слышали что-нибудь о Диомиди? Он принадлежал к славной фамилии российских ювелиров. И достиг совершенства, как художник. К сожалению, на нем фамильное дело завершилось. Он умер в 1950 году. Умер в нищете, вернувшись из эвакуации в Казахстане, где работал возчиком в колхозе. Пять лет, как кончилась война. Голод. Разруха. Властям было ни до его славы, ни до искусства ювелирного вообще. Что от него осталось? Изумительные по красоте изделия. Но их единицы сохранились. Часть погибла после революции: либо была продана на Запад, либо переплавлена в золотые слитки. Предположительно, он оставил после себя переписку, наверное, дневники, возможно, что-то еще. Дочь его передала в 1955 году пакет со всем этим в спецхран музея этнографии и художественного промысла с условием, что вскрыт он может быть только через сорок лет, то есть в этом году.

— Вы видели этот пакет?

— Никто не мог видеть его и содержимое, кроме двух человек: Гилевского, как заведующего отделом рукописей и спецфондов, и директора музея, того, кто им был на тот час. Но Советская власть всегда плевала на пожелания личности. Плюнула и на сей раз: в 1971 году обком партии дал разрешение вскрыть пакет. Объяснение этому до смешного простое: дочь секретаря обкома вздумала писать кандидатскую по художественному промыслу, ее заинтересовал Диомиди. Открыли сейф, а пакета нет. Я пришел в музей работать спустя пять лет после случившегося двадцатичетырехлетним энтузиастом. Вся эта история досталась мне в виде слухов. К тому времени из музея выделился Фонд имени Драгоманова. Так вот слухи были разные: одни говорили, что пакет был передан в Фонд имени Драгоманова, Гилевский говорил, что пакет по неожиданной просьбе дочери Диомиди он возвратил ей. Директора, ныне покойного, сняли с работы. Но ясности, где же пакет, так никто и не внес. Ходил и такой слух: мол, в момент передачи части фондов в Драгомановский Фонд пакет был утерян. Спустя какое-то время, когда я уже работал в Фонде имени Драгоманова в отделе рукописей, я перерыл все, могу засвидетельствовать: пакета у нас не было. Но, как считалось, не было его и в музее, поскольку существовало утверждение Гилевского, что пакет он возвратил дочери Диомиди. Повторяю, все это дошло до меня в виде слухов. Но вот что интересно, — Чаусов открыл кейс, достал три одинаковых книги. Кира видела, как он возбужден, как дрожат пальцы. — Это, сказал он, — три последовательных издания книги профессора Самарина. Он был выдающийся археолог, этнограф, специалист по художественному промыслу… Видите, в них закладки. Они сделаны мною. Прочтите подчеркнутое мною и мой комментарий на закладках. И вам кое-что станет ясно… У нас в Фонде имени Драгоманова пакет пропасть не мог, ибо его никогда у нас не было.

Она видела, что он нервничает, пытался даже встать, чтобы говорить, прохаживаясь по кабинету — его гневу, казалось, не хватало места в том пространстве, которое окружало их двоих, сидевших напротив друг друга.

— А вы не пробовали отыскать пакет у родственников дочери Диомиди?

— Искать было не у кого. Она была одинока.

— Но ее имущество, то, что было в квартире, куда-то же подевалось?