Без названия

Третье издание книги, осуществленное в 1970-м году, ничем не отличалось от предыдущих. То же предисловие Гилевского. Но из текста Самарина исчезла фраза«…когда будет вскрыт пакет с его бумагами, хранящийся в музее этнографии и художественного промысла». А на закладке Чаусовым написано: «Почему изъята эта фраза? Не потому ли, что книга переиздана уже после смерти Самарина, и не потому ли, что редактор ее уже сам Гилевский?! Хозяин-барин».

Посмотрев выходные данные двух предыдущих изданий, Кира обнаружила, что редактором их была некая А.Школьник. В третьем же, посмертном издании фамилия Школьник исчезла, вместо нее напечатано: «Редактор и автор предисловия профессор М.Гилевский».

«Пожалуй, подозрения Чаусова логически состоятельны», — подумала Кира, пытаясь понять, почему вокруг пакета столько тумана, вообще умолчания. С умолчанием она столкнулась, читая брошюру Гилевского «Сравнительное исследование». Написана она была с блеском, увлекательно. Однако ни слова о пакете. Это показалось Кире противоестественным. Если пакет хранился в музее, Гилевский не преминул бы упомянуть об этом, если нет — тоже должен был сказать, мол, пакета в музее, увы, нет. А так умолчание, словно нет предмета разговора. И это самое подозрительное, ибо Гилевский знал, какая возня шла вокруг пакета, он не мог не использовать любую возможность, дабы еще раз подтвердить свою позицию: пакета в музее нет.

Книга О. Чаусова «Место Диомиди в русском ювелирном деле» была в сущности панегириком, хотя и не без успеха автор обосновывал свое апологетическое отношение к выдающемуся ювелиру. Видимо, Чаусов проделал большую работу, составив список адресов (частные коллекции и музеи), где хранились изделия Диомиди. Пользу от чтения этой небольшой книги Кира извлекла одну: убедилась, что Чаусов искренне помешан на Диомиди и является прекрасным знатоком его творчества. Этим, возможно, и объясняется его ревнивое отношение к Гилевскому, как к союзнику-сопернику…

С большим интересом прочитала она брошюру американца Дж. Бэррона «К истории ювелирного дела». Здесь выловила любопытную деталь — цитату из письма Сэма Шобба к Диомиди: «Вы правы, с оказией передавать письма безопасней и надежней. Я совершенно не согласен с Вами, что Ваши эскизы мертворожденные дети. Уверен, придет время и появится возможность воплотить эти эскизы в материал. Я об этом думаю…» Письмо датировано августом 1947 года. Об этом письме, как поняла Кира, видимо, не знал никто, иначе его бы уже расцитировали десятки раз, тот же Чаусов, хотя бы для того, чтобы подтвердить, что Диомиди не прекращал работу даже в самое трудное для него время, создавая эскизы для своих будущих изделий. Похоже, из отечественных источников взять эту цитату американец не мог. Каким же образом кусок этого письма или все письмо Сэма Шобба к Диомиди попало к американскому автору? «Надо будет спросить у Чаусова», — подумала Кира…

Она просидела над книгами почти до полуночи. Устала, но не жалела: теперь, если не все, то многое узнала. А главное — возникло немало противоречивых вопросов, требовавших прояснения, и она поняла, что с Чаусовым встретиться еще раз надо…

Мужа, заснувшего на узеньком диванчике, будить не стала. Просто принесла ему с их двуспальной кровати его подушку, затолкала под голову, он даже не шевельнулся. Кира вошла в спальню, разделась, нырнула под плед, вдетый в пододеяльник и, заложив руки за голову, закрыла глаза. С улицы светил фонарь, она забыла задернуть штору, но вставать уже не было мочи…

9

— А не теряете ли вы зря время, увлекшись историями с Диомиди? спросил Щерба, выслушав Паскалову. — Нам ведь нужен убийца.

— Не знаю, возможно и теряю. Но в этом я смогу убедиться, лишь сверив все даты. Для этого мне придется еще раз встретиться с Чаусовым, — сказала Кира.

— У вас объявился еще один персонаж — Пестерев, родственник Гилевского, — буркнул Щерба.

— Я и им занимаюсь. Я дала поручение Агрбе.

В это время зазвонил телефон. Щерба снял трубку:

— Слушаю… Да… Это я… Очень приятно… Думаю, понадобитесь… Нет, следователь Паскалова Кира Федоровна… А она как раз рядом со мной, договаривайтесь, передаю ей трубку. И уже придвигая телефон к Кире: — Это директор музея. Ласкин Матвей Данилович.

— Здравствуйте, Матвей Данилович. Хорошо, что вы позвонили. Когда мы могли бы встретиться? Договорились. Значит, в двенадцать я буду у вас, она положила трубку, встала.

— В добрый час, — сказал Щерба, отпуская ее.

— Посмотрим. — Кира вышла.

Дверь ее кабинета была заперта, Скорик куда-то уехал, и перед дверью топтался Агрба.

— Давно ждете, Джума? Извините, у Щербы была, — сказала она, отпирая дверь.

— Минут десять. Ничего, — он прошел вслед за нею в кабинет и усаживаясь, сказал: — Послезавтра возвращается Пестерев.

— Откуда вы знаете?

— Профессию такую избрал, Кира Федоровна.

— Допрашивать его будет Скорик.

— А вы?

— Буду присутствовать.

— Понятно, — усмехнулся Агрба. — Ну, а как остальные коллекционеры-искусствоведы из моего списка?