Без названия

— Люди, как люди. Разные. Как мы с вами. Но ничего такого… не почувствовала. Разве что не очень лестно отзывались о Гилевском: деспотичен, как я поняла, своеволен. Но это не их порок, а скорее его… И еще одно: кто-то из них врет с алиби. Но это я проверю. Тут ложь может быть и чисто бытовая… Да, вернулся с курсов директор музея Ласкин. В двенадцать я с ним встречаюсь. Хотите пойти?

— Нет, много своей работы. Жду Войцеховского, он куда-то укатил, у нас с ним тут закавыка по одному крупному хозяйственному делу, — Джума поднялся. — Я отыскал ему важного свидетеля.

— Вот бы и мне вы такой подарок сделали, — улыбнулась Кира.

— Стараюсь. Ничего, и нам с вами пофартит. Вы ведь еще не в тупике.

К двенадцати Кира поехала в музей на встречу с Ласкиным.

Молоденькая секретарша — крашеная блондинка в пышной блузке и синей короткой юбке, — встретила Киру у входа возле дежурки, проводила в приемную и тут же пошла докладывать, вернулась сразу же:

— Матвей Данилович ждет вас, проходите, — она с откровенным любопытством разглядывала Киру, хотя однажды уже видела ее.

Ласкин действительно ждал ее: стоял за столом — невысокий, тучный, с копной седых волос, хотя лицо выглядело моложавым. Он растерян, видимо, как поняла Кира, ожидал, что следователем окажется женщина постарше, посолидней, с суровым лицом и узкими сердитыми губами.

— Кира Федоровна?

Она кивнула.

— Садитесь, очень рад.

— Какая вам от моего визита радость? Одни хлопоты, — сказала Кира.

— Что поделать! — воскликнул он высоким голосом. — Ужас! Какой ужас! Я на похороны не успел. Меня, слава Богу, на неделю раньше отпустили в связи со случившимся… Что вы думаете по поводу всего этого?

— Меня интересует, что вы думаете, Матвей Данилович?

— Ума не приложу! Кто, за что?!

— Вот именно: кто и за что?.. Какие у вас были с ним отношения?

— Взаимоуважительные, — Ласкин опять утер лоб. — Но оба держали дистанцию: он, чтобы подчеркнуть свое место, свой авторитет, свою независимость, я — чтобы очертить круг своих неприкасаемых полномочий. Но это не мешало нам при общении.

— Вы часто общались?

— Нет. У него была своя сфера, у меня — своя. Да и нужда, признаться, возникала редко. Я целиком, как и мои предшественники, доверял ему. Так повелось. Я не стал нарушать это, дабы не создавать конфликтную ситуацию.

— А как он был с коллективом?

— Тут сложнее. Никак. Он был самостоятельной планетой со своей орбитой. Все остальные — другая планета. Их гравитации взаимоотталкивались.

— Слишком научно, но понятно: он к коллективу относился снисходительно, коллектив к нему — настороженно-враждебно. Я точно определила?

— Пожалуй, если все упростить. Он был человеком деспотичным. Но это не значит, что его надо было убивать.

— Разумеется… Так что искать кого-либо одного, кто во всем коллективе был его единственным врагом, сложно?

— Вероятно, так.

— Как часто вы бывали в его кабинете, в отделе рукописей, спецфонде?

— Бывал, но не часто. Видите ли, в этом не было необходимости. Во-первых, я доверял ему. Все-таки он проработал там свыше сорока лет. Кроме того был еще один нюанс, инерция так сказать, это во-вторых. И заключалась она в том, что при Советской власти и в первые годы перестройки для спецхрана был особый режим, осуществлялся он КГБ. К этому все привыкли за десятилетия. Потом это перешло в инерцию, своеобразную роль КГБ взял на себя Гилевский.

— Он никогда не изъявлял желания уйти на пенсию?

— Одно время заговаривал об этом со мной. Я не собирался отправлять его на пенсию. Затем разговоры эти вдруг прекратились. Потом возникли опять.

— Когда?

— С момента приближения 100-летия со дня рождения Диомиди и истечения срока запрета вскрывать пакет с личными бумагами Диомиди.

— Да, но пакет этот как бы не существует?

— И тем не менее. Дата-то существует.

— А вы заглядывали в сейф, где он хранился?

— Естественно. Открывал сейф вместе с Гилевским. У него свой ключ, у меня свой, открыть сейф можно только одновременно двумя ключами. Когда открыли, все драгоценности, числящиеся по описи, оказались на месте. Пакета же не было.

— Вы бывали дома у Гилевского?

— Никогда.

— Там много ценных вещей: фарфор, иконы, портреты.

— Это все собрано им. Я понял вас. Гилевский никогда не позволил бы себе даже спичку унести из музея домой.

— А на стороне, скажем, из числа людей, прежде работавших тут, а затем перешедших в Фонд имени Драгоманова, у него не было врагов?

— Возможно, были. Но враг не объявит, что он враг. Тем более объявить себя врагом Гилевского, это выглядело бы и нелепым и в какой-то мере опасным.

— Матвей Данилович, а кто-нибудь незаметно мог пройти в музей около пяти вечера и позже?

— Разве что в толпе. Но, увы, толп у нас не бывает. Много посетителей только в школьные каникулы. Появляется народ в субботу, в воскресенье. А в будние дни пустовато, человек двадцать пять-тридцать за день. Людям нынче не до музеев. Бесплатно лишь для членов Союза художников. А так каждый покупает билет. При входе указатели, где начинаются экспозиции, как расположены. В служебные помещения пройти постороннему почти невозможно дежурная остановит.