Без очереди в рай

Н-да. Согласна не согласна, но не гони волну, а не то сама же нахлебаешься.

— Хорошо, замнем для ясности, — устало согласилась я. — Мы закончили?

— Почти. Еще один момент. Позавчера, около полуночи, вы ездили на вызов по адресу Пражская 11. Ложный вызов, так? — Я кивнула. — Темнить не буду, — продолжал Тесалов, — примерно в это время при не вполне понятных обстоятельствах в квартире в том подъезде умер человек. Ничего необычного вы там не заметили? — Я молча покачала головой. — Ясно, — так и не дождавшись комментариев, проговорил Тесалов. — Никого и ничего, как и ожидалось… Между прочим, почему вы ездили на своей машине?

В подробности вдаваться я не стала.

— Вызов срочный был, со «скорой» передали, повод «плохо с сердцем». А служебной в это время не было, водитель ненадолго отпросился. — Я несколько замялась. — Конечно, это не разрешено, но…

Капитан утешил:

— Я вас понимаю. Повсюду что-то не разрешено, однако сплошь и рядом практикуется… — Тесалов уточнил: — Ложный вызов — частое явление?

— Не часто, но случается, — пожала я плечами. — Вам же «бомбами» покоя не дают? Вот и у нас хватает идиотов. — И кстати, о последних: — Вы всё еще меня подозреваете?

— Ни в коем случае, — заверил капитан. — Но для проформы давайте уточним, во сколько вы там были и когда приехали.

Я прикинула:

— Давайте посчитаем. Вернулась я примерно без двадцати час. Как раз тогда подъехал мой водитель, он на время обратил внимание. А на всё про всё ушло минут пятнадцать, следовательно, выезжала я в середине первого, минут так в двадцать пять. Да, в ноль двадцать пять, плюс-минус три минуты. А что? Можно всё проверить, время же указано в сигналке, записано в журнал и, наконец, занесено в компьютер… Это так принципиально?

— Лишь для очистки совести, — уверил капитан. — Стало быть, время выезда и время возвращения на базу у вас фиксируются?

— Да, разумеется. — (Иное дело, что эти записи… э-э… не чересчур точны. Например, когда у нас завал, и мы дольше положенного задерживаем вызовы, время вызова ставится с поправкой на задержку. В каждой избушке свои погремушки, но посторонним знать о них необязательно.) — Разумеется — и время вызова, и выезда, и время пребывания на вызове. А по возвращении врача диспетчер отмечает и время возвращения, — подтвердила я.

— Именно диспетчер? — уточнил Тесалов.

— Ну да. А это сколь-нибудь существенно? — переспросила я.

— Лишь для очистки совести, — повторил Тесалов. — Если вам угодно, для общего развития… Кстати, — усмехнулся он, покосившись на наручники, которые так и остались висеть на батарее, — не под протокол, тоже, так сказать, для общего развития. Не поделитесь, где вы научились таким занятным штучкам? Навыки у вас довольно специфические, должен вам заметить…

— К делу это имеет отношения? — уточнила я.

— Признаться, нет, но…

— А по существу еще вопросы будут? — перебила я.

Тесалов не смутился.

— Да, — улыбнулся он. — Что вы делаете сегодня вечером?

— Что-о?!!

Ага, непередаваемо.

И непереводимо.

И даже уголовно наказуемо.

Даже жаль, что я не разразилась — мне как-то и самой вдруг стало интересно, до чего бы я договорилась. А может быть, не жаль, тем более не оставалось у меня ни сил, ни настроения реагировать на местные приколы. И без того всё то, что здесь произошло, смахивало на тупую шутку юмора, которую давно пора заканчивать.

На том и порешили. Расстались мы не так чтоб по-хорошему, но и не по-плохому. Я молча подмахнула протокол, получила забранные накануне мелочи и сдержанно откланялась.

На улице был дождь. Часы показывали пополудни половину третьего. В отделении милиции я провела чуть больше восемнадцати часов. Целых восемнадцать, к тому же с небольшим. И — всего-то восемнадцать, пускай и с небольшим, но — как всё изменилось!

Даже странно, как всё изменилось… Жить стало неуютно и неправильно. Неуютно, словно среди дня ни с того и ни с сего наступили сумерки, и враз похолодало, и притом не только лишь снаружи, но и почему-то изнутри. Неправильно, будто долгожданный карнавал заполошной петербургской осени не начавшись кончился, вместо праздника оставив по себе жалкие остовы декораций, мокнущие под безрадостным дождем — стылым, моросящим, неприкаянным, под каким-то цепенеющим дождем…

Короче, было холодно и сыро. Ежась в легкой, не по погоде, курточке, я пешком добралась до стоянки перед поликлиникой. На мою «десяточку» никто не покусился, машину я нашла там же, где оставила. Прикинув, стоит ли зайти на «неотложную», решила, что в моем теперешнем растрепе это ни к чему. Для начала было бы желательно соскрести с себя всю суточную грязь — да и вещи после «обезьянника» стоило бы продезинфицировать.

Домой я уезжала как бы нехотя. Странно, да, но в самом деле так — как бы без охоты, механически, отстраненно, что ли. Меня освободили. Ну и что? Вокруг был дождь, а жизнерадостности почему-то не было. Наоборот, где-то там, под спудом, в глубине души, на манер того же осеннего дождя знобко моросило ощущение, что вся эта нелепая история для меня так просто не закончится. Ох, еще аукнется оно, ох, не раз еще оно откликнется…