Без подводных камней

Потом жизнь его разрушилась, он стал презренным человеком на презренной работе и воспринимал ее как каторгу, тягостную повинность, куда вынужден ходить, чтобы покупать на что-то выпивку и не загреметь за тунеядство.

Интересных случаев за все время работы было раз-два и обчелся, а закон перехода количества в качество здесь почему-то не работал, двадцать вскрытых за день гнойников не могли заменить ему одну резекцию желудка.

А в воскресенье вечером обнаружил, что не хочет в суд не просто потому, что в принципе никуда не хочет, а соскучился по своей дурацкой поликлинике. По пикировкам с главврачом, по очереди, «раскидать» которую до конца рабочего дня считалось шиком и делом чести, даже такую мутную процедуру, как продление больничного листа у начмеда, захотелось ему выполнить. Но главное, это Клавдия Константиновна. Без ее занудства жизнь в последнее время стала Шубникову не мила.

Он даже был готов сам писать направления на ВТЭК, бессмысленные и длинные простыни, заполнение которых спихнул на Клавдию в самом начале своей карьеры. Она несколько раз повторила, что это врачебная обязанность, но Шубников нахамил, и интеллигентная медсестра предпочла дополнительную нагрузку, лишь бы только не получать больше оскорблений. Теперь ему было за это стыдно.

И не только за это. Позорный загул окончательно подорвал его авторитет в глазах Клавдии, и судья заметила, что он сильно не в себе. Хорошо, что они разбирали простые дела, с которыми Ирина Андреевна справлялась без его помощи, но все равно она поняла, что имеет дело с подзаборным алкашом, старалась сидеть подальше от него и больше не спрашивала совета. От этого стало грустно, хотя ему ли привыкать к всеобщему презрению.

По дороге домой он купил бутылку водки. Отстоял очередь среди таких же потерянных, как он сам, уговаривая себя уйти из магазина, но не смог, пока не получил из грязноватых рук с ободранным лаком на ногтях искомое счастье.

Бутылки хватило на четыре для, и Шубников решил, что для него это уже большая победа.

Он принял душ, побрился, чтобы не тратить время утром, достал чистую рубашку, убедив себя, что не такая уж она и мятая, в последний раз убедился, что бутылка пуста, и решил лечь, пока клонит в сон, но только расстелил диван, как соседка позвала его к телефону.

Шубников удивился – ему давно никто не звонил.

Он сразу узнал голос Мити Андреева, судмедэксперта с процесса Гаккель, и поморщился. Еще один любитель посмаковать чужие поражения.

– Чего хотел? – буркнул Шубников.

– Да ничего, Сань. Просто рад был тебя видеть, а то слухи уже пошли, что ты…

Митя замялся.

– Почти, но не совсем, – хмыкнул Шубников, не уточняя, имел в виду приятель, что сдох или что спился.

– Я правда рад! Давай, может, соберемся с мужиками? А? Вспомним былые деньки…

Шубников поморщился, как от зубной боли:

– Я и так все помню.

– Давай, Сань.

Чтобы старый приятель отвязался, Шубников сказал, что как-нибудь можно, и повесил трубку.

От мысли, что общительный Митя уже растрепал всем друзьям, как гениальный Саня Шубников рванул в Афган за карьерой, а привез только алкоголизм, сонливость прошла напрочь. Он вернулся в комнату, в последний раз потряс пустую бутылку, полежал на диване, но какая-то непреодолимая сила заставила его одеться и отправиться на улицу в поисках алкоголя.

Шубников не отрицал, что отправился в Афганистан за карьерой, но все-таки не только за ней. Лиза была совсем маленькая, Маша злилась, не пускала его, кричала, что он и так гениальный хирург и не должен погибать на никому не нужной войне, чтобы доказать свое право жить достойно. И он не мог ей объяснить, что есть такая вещь, как воинский долг, а мямлил что-то про чеки, про повышение в звании, про адъюнктуру и диссертацию.

У Виталика через родителей были выходы на начальника академии, он предложил выхлопотать ему какое-нибудь другое назначение, но Шубников отказался, и этого Маша ему простить так и не смогла.

Прослужил в Афганистане полгода, вернулся без единой царапины с практически готовой кандидатской, и казалось ему, что, заглянув в лицо смерти, он научился ценить жизнь и теперь будет каждый день счастлив, но не вышло.

Нашлись добрые люди, доложили, что жена закрутила роман с Виталиком. Он не поверил слухам, и надо было промолчать, притвориться, будто он ничего не знает, и все у них с Машей в конце концов срослось бы, но Шубников спросил. Жена сказала, что измены не было, но Виталик помогал. И от этого ему стало почему-то еще противнее, чем если бы она изменяла по-настоящему, и страх, который он гнал от себя в Афгане, настиг его здесь. Стал мучить сон про каменную смерть, всегда один и тот же, он просыпался, шел в кухню курить, а внутри было пусто и холодно от сознания, что он скоро умрет.

Шубникову было стыдно, что он оказался трусом, а пережитые опасности вывернули его душу наизнанку, и однажды ночное пробуждение стало таким невыносимым, что он допил водку, оставшуюся после Машиного дня рождения.