Без покаяния

Вертодокс: А я все-таки утвегждаю, что генегальная линия была пгавильной! И единственно свага между вождями могла пгивести к подобному егалашу…

Уклонист (едко): И разумеется, «Он не знает всего, что здесь творится»?..

Вертодокс: Безусловно! Это — как ком с гогы, милостивый госудагь! Я это даже сегдцем чувствую!

Уклонист: Ах, «сердцем»! Но, милый мой, вы же давным-давно потеряли ощущение реальности! То вы своего Иуду Искариотского, вашего тезку, готовы были целовать в зад ради его громогласной отсебятины, то — нынешнего гениального сапожника. И там, и тут — генеральная линия, и без всяких отклонений!

Вертодокс: Давайте, однако, спогить в гамках пгиличий. Мы же воспитанные люди, Модест Поликагпович…

Уклонист: Какие уж тут приличия! Еще Ленин предупреждал вас, что хватите с ним горюшка, а вы письмо-то утаили.

Вертодокс: Никакого письма не было! Выдумки пгавых!

Уклонист: Ну, ясно, если факты против вас, то тем хуже для фактов… А вот это, например… Троцкистская экспроприация крестьянства, в том числе и среднего и даже беднейшего… — земля-то у всех равно отторгнута! — это, по-вашему, тоже выдумки правых?

Вертодокс: Позвольте!

Уклонист: Не позволю! На словах — разгромили левацкие загибы и самого Троцкого изгнали за границу, а по сути все это внедряете в практику, да еще как! Кто это, интересно, там у вас практикуется в двуличной игре, не Лазарь ли Моисеич? Он теперь главный визирь при гениальном сапожнике? А каковы методы? Миллионы мужиков с отшибленной памятью — по Беломорканалам, по Таймырам, до самой Колымы… За что? За какие прегрешения? Я уж не говорю, сколько краскомов перед самой войной было отправлено «к Духонину», чтобы остальные молчали!

Вертодокс: Такова необходимость вгемени… Петг Пегвый тоже… А кгоме того, классовый пгинцип…

— Это понятно, — вроде бы согласился Уклонист. — Каин убил Авеля, как и подобает библейскому мерзавцу, но он, в общем-то, был прав, поскольку действовал с позиций ближайшей пользы. Классово!

— Нет, вы только послушайте, что он говогит! — вне себя закричал Вертодокс, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, как бы ожидая поддержки со стороны угнетенных масс.

И дождался.

— А ну, вы, черти! Заткнетесь на сегодня или нет?! — заорал кто-то с соседних нар и запустил в Вертодокса старым валенком. Внизу другой завернул матом в шесть морских узлов и пообещал свернуть голову первому, кто возобновит диспут. Ленька тоже вскочил, вылупив глаза, но не успел ничего путного вякнуть за общим гомоном, упал от бессилия на соломенную подушку. Отдышавшись, сказал Ивану тихо, просительно:

— Ты, белорус, дай-ка им по шеям! За мудрость ихней политики и все прочее… Я тебе после верну.

Спорщиков этих лупить надо. Особо Вертодокса, Леву. Он умнее других себя ставит и все, что кругом делается, считает временной ошибкой. Вот же гад! Под Поселком каждую ночь по сто пеллагриков в землю закапывают, для него и это — временный факт, недоработка. А как для тех, кого закопали? Временный это факт или — вечный, непоправимый? Его один раз молодой «фашист» Толик здорово посадил голым задом на толстый лед политики… В переносном смысле, конечно. А Ленька слыхал и на ус намотал.

Не успел как-то Вертодокс привычно руки заломить в идейной молитве по Карлу-Марлу, а Толик взял его за пуговицу, подержал немного, с раздумьем, и говорит тихонько, чтобы лишних свидетелей не привлекать. «Слушай, батя, — говорит, — что ты тут все целкой прикидываешься? Все кругом — враги, значит, а ты один — друг, так, что ли? Так я скажу ребятам, они тебе ночью под темным бушлатом растолкуют, кто друг, а кто враг… — Потом еще добавил культурно: — А ежели ты и впрямь ни черта не видишь кругом в этих очках, одни пустые тезисы в башке носишь, то никакой ты не большевик, а простая сволочь! Шкурник ты и прилипала! И в этом случае правильно тебя засадили, курву, чтобы хоть на воле таких остолопов поменьше было! О народе надо думать, не о тезисах!»

После этого ушел, а Вертодокс с тех пор свыше пятисотки и первого котла никогда не получал. Может, силы у него истощились, а может, и приморил его бригадир, черт их разберет…

— Спой им, Ваня, песню, за что мать из дому выгнала! — кивнул еще раз Ленька в сторону политиков.

Белорус глубокомысленно усмехнулся, отбросил гитару и продекламировал, воздев худые руки к потолку:

— Я знал,
Что боги
Любят подшутить над смертным, —
Но как жестоки
                             и безжалостны их шутки!

— Спятил, что ли? — удивился Ленька.

— «Одиссея»… — как-то непонятно бормотнул Иван, поднимаясь с нар. Побрел к дверям, на ходу расстегивая мотню. Хлопнуло — белый клуб пара покатился от порога к печной дверце, холодком опахнуло нижние нары.

Зря парня обидел. Несет его эта пеллагра, зеленый и вроде даже сквозной весь стал. Говорит, уже кровь появилась. Теперь недолго уж, пускай попоет последние денечки…

Эх, Иван! Золотой мой белорус! Самому, брат, тоже жрать охота!