Без поцелуя на прощание

– Лаура… – он останавливается, словно в ожидании ответа. – Я держу тебя за руку. Ты чувствуешь, принцесса?

Мои пальцы бездумно сжимаются в попытке ухватить его. Раздается пронзительный скрип стальных ножек стула Марка, когда они отодвигаются и скользят по идеально отполированному плиточному полу. Мое сердце громко стучит. Может, я напугала его? Он в шоке? Я слышу его крик в коридоре, но не могу разобрать, что он говорит. Мое сердце оглушительно бьется.

– Она пошевелилась, доктор. Я это почувствовал. Лаура взяла меня за руку. Она ведь поправится?

Глава третья

Эйва мечется по комнате, как борзая на стероидах. Она периодически останавливается и теребит бедные беззащитные букеты, водруженные на заставленный столик у моей койки. Интересно, почему она так нервничает? Ее настроение передается и мне. Бабочки у меня в животе зажигают, как на занятии по зумбе[5].

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает Эйва.

– Нормально, – огрызаюсь я. – Все было нормально, когда ты спрашивала пять минут назад, и сейчас тоже нормально.

Я замечаю, что Эйва краснеет, и чувствую себя ужасно. С моей стороны несправедливо вываливать на нее свои смешанные эмоции. Эйва следит за каждым словом, вырывающимся из ее рта, и меня расстраивает, что из-за этого нам так трудно общаться. Надеюсь, это не предвестник грядущих перемен. Несчастный случай оставил свой отпечаток на мне – я не хочу, чтобы он оставил отпечаток и на нашей дружбе. Мне нужно сделать все от меня зависящее, чтобы не допустить этого.

– Прости меня, Лаура, – печально понурив голову, говорит Эйва. – В таких вопросах я бесполезна. Я все время подбираю слова, но потом останавливаю себя, потому что убеждена, что ты не хочешь ничего обсуждать.

Она в чем-то права. В последнее время меня трудно назвать мисс Болтушкой. Если я вынуждена буду выслушивать еще хоть одного друга или родственника, ведущего пустой разговор о погоде или политике, то я точно закричу.

– Мы же всегда можем начать вонять по поводу Никки, да? – предлагает Эйва.

Я улыбаюсь.

Эйва отвечает мне тем же и подвигает стул ближе, чтобы сесть рядом со мной.

– Знаешь, я ведь люблю тебя.

– Я знаю. Спасибо.

– Ты, наверное, самый сильный человек на Земле, – говорит Эйва, нежно, с любовью толкая меня плечом.

– Нет, это не так. Это совсем не так, – мотаю я головой. – Если бы это было так, мои ноги не превратились бы в вату и мне не понадобилась бы эта долбаная инвалидная коляска.

Эйва не отрываясь разглядывает свои туфли, и мне жаль, что ситуация стала еще более неловкой.

– Я снова буду ходить, ты же знаешь. Они считают, это лишь вопрос времени. Я говорила, что с каждым днем чувствую себя все более уверенно?

– Ага, ты это говорила…

– О! Ну это действительно так. Сейчас ситуация – полный отстой, но в этот день год спустя… Думаю, я уже буду летать.

– Ага, конечно. Уверена, так и будет. А тем временем мы все готовы исполнить любой твой каприз. Мы рядом, Лаура.

– Ага, знаю, – бормочу я. Теперь моя очередь смотреть невидящим взглядом в одну точку.

Эйва раньше меня увидела, что Марк заглядывает в дверь, и радостно улыбнулась.

– Явился твой рыцарь в сияющих доспехах, – говорит она, поворачиваясь к двери.

– Думаю, это я в сияющих доспехах, – шучу я, указывая на свою блестящую серебристую инвалидную коляску, зловеще притаившуюся в углу.

Марк и Эйва кажутся недовольными. Это даже весело.

– Ой, да ладно, не надо на меня так смотреть. Когда-то же надо начинать шутить.

Мои попытки разрядить атмосферу ни к чему не приводят. Я хочу, чтобы они смеялись. Мне это необходимо. Если мы будем смеяться, то, может, они перестанут обращать внимание на мою хрупкую внешнюю оболочку.

– Нужно дождаться документов о выписке и можно будет идти, – объясняю я, как будто доктор сам уже не сообщил Марку об этом. Я слышала, как они это обсуждали, и не знаю, зачем снова это повторяю. Но я готова назвать все буквы алфавита в обратном порядке, лишь бы заглушить тишину. Чертова тишина!

– Мне не терпится отвезти тебя домой, – говорит Марк, наклоняясь ко мне, чтобы нежно поцеловать в лоб.

Я чувствую тепло и нежность его губ на своей коже, и мне хочется, чтобы он сделал это снова.

– Дома слишком тихо… – посреди предложения он резко замолкает и громко, натужно кашляет, пытаясь скрыть накатившие слезы. Он меняет тему разговора, заговаривает о пустяках и спрашивает, куда мы поставим все цветы, когда вернемся домой.

Ненавижу это. Ненавижу то, что все ходят вокруг меня на цыпочках: они боятся сказать что-то, что может меня расстроить. Как они не понимают, что от этого притворства больнее всего?