Без Поводыря

Как вы должно быть уже поняли, наш с Надей сын родился в сентябре 1866 года. Шестого числа, если быть точным. Здоровый, крепкий мальчик. Ни рост, ни вес акушеры сообщить не смогли, и очень удивились моему требованию предоставить такую информацию. Потом удивился и весь город. Когда при крещении я настоял, чтоб ребенка записали Германом. Германом Германовичем Лерхе, едрешкин корень. А не каким‑нибудь Николаем или Александром, как того все ожидали. Откуда им знать, что давая такое имя новорожденному, я надеялся… ну не то что бы долг отдать владельцу своего нового тела. В конце концов, это не я, а Господь Всемогущий выбрал для меня новую оболочку! Но почтить память того, настоящего Германа… Герочки, хорошего, в общем‑то, человека, я посчитал себя обязанным. Надя не возражала. Она после родов вообще стала какой‑то… мягкой, податливой, что ли.

Я старался каждый вечер проводить несколько часов в ее комнатах. Просто сидеть, разглядывая спящего хрупкого человечка, которого, не то что на руки взять, дышать‑то в его сторону было страшно. Или тихонько разговаривать с супругой о всяких мелочах. Совершенно забросил ставшие вдруг мелкими дела, отменил намеченные поездки. И много думал о будущем. Не о том, которое оставил в прошлой жизни. О другом. Где были я, маленький Герман и Надя.

В ноябре отправил пухлый пакет с «Программой регионального развития» и запросом о намерениях цесаревича относительно практически достроенного здания резиденции наместника. Каково же было мое… всех в крае жителей, удивление, когда из столицы пришел манифест, подписанный Николаем и председателем Госсовета, Великим князем Константином, об учреждении в Томске Императорского Сибирского университета, и о передачи земельного участка и здания дворца наместника новому высшему учебному заведению.

Томск ликовал неделю. В столицу Сибири, после публикации манифеста в газетах, съезжались люди со всех соседних городов. Магистрат устроил настоящее празднование, с военным парадом, оркестрами на площадях и салютом.

И снова меня эта суета почти не затронула. Кроме столь резонансного документа, в прибывшем с фельдъегерем пакете были еще и бумаги, утверждающие все, представляете! все мои предложения. И концепция развития края, все мои предполагаемые назначения должностных лиц. А кроме того, в отдельном конверте, довольно лаконичное личное письмо Никсы, в котором он спрашивает… Господи! Регент Империи спрашивал меня, готов ли я покинуть любезный моему сердцу Томск, и отправиться служить в Санкт–Петербург!

Еще, Николай давал слово, что отпустит меня обратно в Сибирь, или вообще с государевой службы по первому же моему требованию. Фантастика. Помню, я подумал тогда, что этот молодой человек имеет все задатки, чтоб сталь поистине Великим Государем. Хотя бы уже потому, что на такое вот послание невозможно ответить отказом.

Но и на этом регент не остановился. Писал, что был бы счастлив, если бы моя супруга, Надежда Ивановна, нашла в себе силы сопровождать Минни в трудном путешествии в Россию. Что понимает, как это должно быть тяжело — решиться за такой шаг, всего спустя несколько месяцев после рождения ребенка, и как сильно мы будем волноваться о том, чтоб зимний тракт не повлиял на здоровье маленького Германа. Но, забивал последний гвоздь, он не сомневается, что под моим попечением все закончится благополучно. Тем более что ни каких определенных сроков, к которым следует прибыть в Петербург никто и не смеет устанавливать.

В середине декабря, сразу же после скромного празднования моего дня рождения, оставив край в руках Родзянко, Фризеля и Деспота–Зеновича, мы отправились на запад.

Особенно не торопились, пережидая ненастье на станциях. До границы уральского генерал–губернаторства нас провожали полсотни казаков, что тоже не добавляло каравану скорости. Но к Рождеству уже были в Екатеринбурге, где, как говориться — «с корабля» попали сразу на бал. Правда, я развлечениями не злоупотреблял. Во–первых, было совершенно не интересно. Торжества были в честь цесаревны, и меня мало касались. Во–вторых, просто устал. Дорога, особенно такая — она, знаете ли, выматывает.

Радовало хотя бы то, что Дагмар… гм… сменила гнев на милость. Сначала Великая княгиня стала зазывать в свою огромную карету Наденьку с маленьким Герочкой, чему и моя супруга была рада. Дормез Минни немедленно наполнялся каким‑то мало вразумительным сюсюканьем и чириканьем вокруг детей. После, уже после Колывани, во время остановок на станциях заметил, что принцесса все чаще стала со мной заговаривать. Причем, вполне благожелательно.

Это, как оказалось — временное наваждение, впрочем, с Великой княгини спало в один миг, как по волшебству, стоило возницам остановить лошадей на привокзальной площади Нижнего Новгорода. Экипаж Дагмар немедленно оцепили в два кольца местные полицейские и сопровождающие кортеж гвардейские офицеры. А мы, придворные и я с Надей, оказались за. Вне круга, едрешкин корень.