Без Поводыря

— Ревизор Шмидт, — процедил я, глядя прямо в масляные глаза откормленного, наряженного в алую атласную рубаху, продавца. — Покажи ка мне чеки, любезный.

— А документ у вас есть? — упер руки в боки мужик. — А то ходют тут всякие!

Очень хотелось достать револьвер и поинтересоваться — сойдет ли это вместо документа? И ведь, что самое главное — Герману эта идея очень уж по сердцу пришлась. Так он меня уговаривал, так бесновался в клетке нашего с ним черепа, что я уже и не слышал — чего там еще наглый лавочник мне говорил. Едва–едва сил хватило кивнуть, повернуться на каблуках и выйти на улицу.

— Езжайте в заставу, — приказал я казакам. — Баб нагайгами… запрещаю! Скажете Колоткину — ревизор запретил! Марш–марш!

Не оглядываясь — и так знал, что ослушаться не посмеют — пошел, сперва даже чуть ли не побежал, за оставленным на столе в каморке конвертом. А потом как‑то вдруг успокоился. Мысль пришла, что, по большому счету — идея‑то отличная! Вольная интерпретация обычного для губернской столицы вексельного обращения с одним небольшим нюансом. Или, как сказали бы мои прежние, еще и из того мира, учителя — с перегибами. Но — тем не менее — замечательная! Высвободить часть предназначенных для выплаты зарплат денег, вернуть их в оборот, подтолкнуть шахтеров оставить некоторое количество жалования в лавке компании! Вот только местная администрация не подталкивала, она принуждала, не считаясь с интересами семей артельщиков. А любое возмущение подавлялось силами казаков.

И, кстати, если каторжники так же, как и их свободные коллеги, получали заработанное этими ничего не стоящими бумажками, понятна причина их нежелания работать. В конце концов, заключенных кормили, поили и одевали. И на них не висела необходимость заботиться о семьях. Солдаты, которые кандальников охраняли, тоже никак не были заинтересованы в высоких трудовых результатах их подопечных. Морока одна — конвой туда, потом — обратно. Зеки в теплой шахте, а служивые — в тесной караулке…

В общем, тема для беседы с местной знаменитостью, пока мне незнакомым весьма изобретательным господином Фитюшиным, уже появилась. И меня нисколько не смущала опускавшаяся на поселок ночь. Я конечно никуда особенно не торопился, но и задерживаться слишком уж надолго в Судженке не было желания.

Прелесть небольших населенных пунктов — все близко. Три минуты быстрой ходьбы и я на крыльце заставы, где меня уже встречал урядник.

— Мне доложили… — начал он, но я его грубо перебил.

— Извольте проследовать за мной, урядник!

Что начальник местного силового ведомства может быть на зарплате у, судя по всему, нечистого на руку управляющего, не хотелось и думать. Пришлось бы раскрывать свое инкогнито, и ни к чему хорошему это бы не привело.

Кривоногий, как прирожденный кавалерист, Колоткин, впрочем, послушно протопал за мной следом в мой «номер», а потом долго, шевеля губами, читал грозную бумагу. А мы с Герочкой, затаив дыхание, молили Бога, чтоб седой урядник оказался честным человеком.

— Чем могу помочь, ваше благородие? — аккуратно пристроив документ на столе, весело поинтересовался казак, и я мог осторожненько, через зубы, выдохнуть. И тут же начал отдавать распоряжения:

— Четверых в лавку. Взять этого… в красной рубахе и… Чулан‑то есть какой‑нибудь? В чулан! Пусть посидит пока… Все бумаги и книги принести сюда. Управляющий при конторе живет? Отлично. Бери, урядник, десяток, и лично туда. Чтоб даже мышь не выскочила. Всех впускать — никого не выпускать! И своим накажи, чтоб ни с кем не разговаривали. Приказ, дескать, и все! Пусть боятся! А я записи из лавки погляжу и сам тоже к управе приду. Там все и решим.

Полчаса спустя на заставу приволокли нагловатого продавца из лавки в бессознательном состоянии. Причем лица казаков–несунов так светились от счастья, что я даже ругать их не стал.

— Сопротивлялси, вашбродь, — радостно воскликнул один из членов группы захвата, и сунул мне в руки холщевый мешок с бумагами. — И бумаги отдавать не хотел. Вот мы его и того… Немножко.

— К утру очухается?

— Должен, — кивнул, сразу поскучнев, казак. — С Божией помощью… Потом‑то, ваше благородие, куда его?

— Посмотрю, чего у них там в бумагах. Если все совсем плохо — в кандалы. Если не очень — плетей и пшел вон.

— Федька это Болотин, — засомневался кавалерист. — Управляющего Фитюшина, сестринский отпрыск. Племяш, стало быть.

— Мне он не родня, — криво улыбнулся я. Местный управляющий уже мне не нравился.

Никогда не понимал бухгалтеров. Так, умом, понимаю — насколько нужен и важен их труд, но вот представить себя перебирающим все эти бесконечные приходно–расходные ордера и счета, аккуратно выписывающим все это в толстенные книги, никак бы не смог. Не мое это.

А вот Герману такая работа, похоже, даже нравилась. Руки как‑то сами, без вмешательства моего сознания, быстро перебрали ворох вываленных на кровать документов на несколько пачек. Отдельно — пыльная, судя по всему — не пользующаяся популярностью, конторская книга. Уже часа через два, мой внутричерепной партизан готов был дать первые комментарии.