Без Поводыря

— Чего же нам теперя? — завопила другая участница манифестации, судя по голосу — молодая. — На паперть? Милостыню корками просить, чтоб детушек кормить?

— Разберемся, — кивнул я, ловя себя на чувстве, будто держу разгадку творящихся здесь махинаций за хвост. — А не скажете ли вы мне, сударыни, какая нынче норма?

— Так это любому в артельных семьях‑то ведомо! Пятьдесят пудов с носа!

— И сколько за выполнение нормы жалование положено?

— И сие невелика тайна. Пять пятиалтынных.

— Это сколько? Семьдесят пять копеек что ли?

— Истинный крест, барин, — женщина перекрестилась.

Я улыбнулся. И, видимо, было что‑то в моей улыбке этакого, что бабенки в один миг отпустили рукава и даже отошли на шаг. Но это они зря. Это не им предназначалось, а тому, кто придумал на десяток пудов увеличить норму выработки, оставив при этом вознаграждение для артельщиков на прежнем уровне. Грубо говоря, деньги с продажи одного из каждых пяти пудов падали в карман управляющего, а не в казну компании. И это была более чем уважительная причина для немедленного увольнения местного начальника. Это еще не учитывая обрекающую артельщиков и их семьи на полуголодное существование систему чеков.

— Разберемся, — прорычал я и, теперь уже никем не задерживаемый, вошел в здание конторы.

Короткий коридор, четыре традиционно низких и широких, собранных из толстых плах, двери, но полоска света лежала только под одной из них. Как раз под той, из‑за которой доносились голоса.

Один я сразу узнал — Петя Фрезе, однозначно. Трудно с кем‑то спутать, особенно когда начинает, что‑то горячо, импульсивно доказывать.

— Ну как же вы, Анастасий Борисович, понять‑то не можете! Вы же, на крепях экономя, жизнями рискуете! Ведь завалит штрек, вот ей–богу завалит! И вам же хуже будет. Добыча угля сильно упадет!

— Не велика потеря, — это уже другой голос. Незнакомый. Я как‑то не побеспокоился узнать имя с отчеством местного управляющего, но судя по уверенному, давящему авторитетом, тону — принадлежащий именно Фитюшину. — Нашли о ком беспокоиться. О кандальниках! Да мне хозяева в ноги кланяться будут, когда я их от этакой обузы освобожу! Такие деньжищи, господин пристав, на душегубов тратим, а толку — чуть.

— Но ведь это люди!

— Люди?! Люди землю пашут, а это злодеи и преступники! Они против человеческих и Божьих законов пошли. Будет воля Господня, так останутся живы. А нет — знать заждались их черти‑то в Преисподней!

Пора было вмешаться. Мне ли Петра Александровича не знать. Мягкий он. Интеллигентный. Спорит, пытается объяснить и убедить там, где нужно власть применять. Стукнул бы кулаком по столу, да пообещал бы закрыть шахту до исправления выявленных нарушений, а он канючит что‑то, к совести взывает.

Я взялся за рукоятку и решительно распахнул дверь.

— Какого дьявола?! — взревел управляющий, обнаружив ворвавшегося меня. — Пшел вон!

Он был похож на бычка. Не на взрослого, полного жизненной силы и неукротимой энергии быка, а именно что на бычка. Лобастого, большеголового, на тонких ножках, забияку. Так что, не смотря на грозный вид, никакой опасности для себя я не чувствовал. Да и ребристая рукоять револьвера в кармане придавала уверенности.

— Я полагаю, вы горный исправник, поручик Фрезе, Петр Александрович? — поклонился я старому знакомому.

— Герман Густавович? — вытаращил глаза тот.

— Генрих. Генрих Густавович Шмидт, к вашим услугам. Назначен ревизором по здешним предприятиям, — не удержался, и подмигнул растерянному Петру. И только потом протянул ему документы. — Вот бумаги, подтверждающие мои полномочия.

— К чему этот маскарад? — улыбаясь, спросил по–немецки Фрезе. — Он нас не поймет… Борода вам не идет, Ваше превосходительство.

— У нас еще будет время для разговора, дорогой друг, — поторопился ответить я. — Пока же вынужден просить вас, меня не узнавать.

— О, конечно. Это будет даже любопытно.

— А вы? — снова по–русски обратился я к управляющему. — Должно быть, Анастасий Борисович Фитюшин? Управляющий Судженскими шахтами?

— Дайте сюда! — глухо, как из бочки, выговорил местный начальник и протянул руку за моей бумагой. Вместо приветствия, едрешкин корень. Специально ли он пытался меня разозлить, или это вышло случайно, но результат ему не понравился.

— Урядник! — крикнул я в сторону входной двери. И когда убедился, что Колоткин меня услышит, приказал:

— Двоих сюда. Пусть следят, чтоб этот… сударь, ни к чему не прикасался.

— Да как вы смеете?! — хороши все‑таки у Фитюшина голос. Сильный. Если легкую хрипотцу убрать, так хоть сейчас на оперную сцену.

— Какова установленная главной конторой норма выработки? — коварно поинтересовался я. — И где хранятся высылаемые на жалование артельщикам деньги? Сэкономленные на бревнах средства вы, господин Фитюшин, где храните? В пямяти все держите, или записываете?