Без права на награду

– Я уже говорила тебе, Лиза… И я запрещаю. Почему ты не избираешь предметом внимания достойных людей? – При этих словах Дунина бросила короткий взгляд на привезшего ее господина.

«Возможно, потому, что их избираете вы». Эта колкость вертелась на языке Бенкендорфа. Он разглядывал «бобра» с неприкрытой враждебностью. Тот казался плотен и свеж, точно сию минуту вынырнул из запруды. И едва не бил по снегу хвостом от удовольствия видеть достойнейшую Елизавету Андреевну.

– Господин Шидловский, – обратилась к нему Дунина. – Будь ласка, проводи мою племянницу с детьми на гору.

Она уже обернулась к Александру Христофоровичу, чтобы привычно отчитать его. Но в этот момент от реки раздался истошный крик: «Утопла!» Потом шум и отдельные возгласы:

– Тяни! Да тяни же!

– Багром ее!

Разом все, бывшие возле горки, повернули головы в сторону Лопани. За ее снежным берегом с рыжей, торчавшей из сугробов травой, не сразу можно было рассмотреть полынью.

Длинная вымоина шла от мостков, где по утрам бабы стирали белье, едва ли не до другого берега. При нынешнем морозе она не представляла опасности: лед в руку толщиной. Нужно было, чтобы кто-то сам выбрал место поглубже и сиганул с берега.

Зеваки поспешили туда. Бенкендорф вынужденно поклонился тетушке и присоединился к толпе, не дожидаясь, пока ему снова укажут на нарушение приличий. Мария Дмитриевна открыла было рот, желая остановить наглеца: с ней отродясь никто так не разговаривал! Он не ждал, пока его отпустят, не выпрашивал прощального ласкового слова. Госпожа Дунина негодовала. И, хотя Александр Христофорович мысленно поздравил себя с тем, что отплатил невежливостью за пережитое унижение, хвалиться было нечем. Генерал только еще больше обострил отношения с потенциальной родственницей.

Между тем у полыньи собрался народ. Утопшую зацепили багром за толстую шерстяную поневу, которая, к счастью, не развязалась, и выволокли тело на лед. Любопытным глазам предстала девка лет шестнадцати, впрочем, здесь рано взрослеют. Черную косу без ленты размыла вода, валенки соскользнули с ног и остались в полынье. Возле трупа топтался квартальный надзиратель, явно не понимая, что делать при таком стечении публики. «За дрожками послал», – сипло сообщил он скатившемуся прямо под ноги полицмейстеру, который, как все в этот день, не пренебрегал горкой. Через минуту к ним присоединился председатель Уголовной палаты, и втроем они уже начали судить да рядить, откуда бы на их голову такая напасть? Да еще в светлый праздник?

– Да это Орыська! – послышался чей-то голос. – Горничная ее светлости госпожи Дуниной.

«Тоже мне светлость!» – рассердился Бенкендорф. Но в здешних местах Марию Дмитриевну почитали едва ли не матерью-прародительницей. Хорошо быть богачом в провинции! Заставлять целый околоток плясать под твою дуду. «Ну что, голубушка, каково теперь-то, у всех на глазах? Ведь твоя, не чья-нибудь горничная наложила на себя руки! И каждый задается вопросом: уж не барыня ли виновата?»

Бенкендорф посмотрел на тетушку, которая, как громом пораженная, продолжала стоять на месте, а перед ней уже расступался народ, образуя длинную аллею по обе стороны мокрой дорожки, по которой тащили из полыньи труп.

– Орыся… – только и могла выговорить бывшая фрейлина. – Орыся…

Она тяжело и неуверенно двинулась вперед. Наклонилась над телом. Стянула с головы шапку и машинально обтерла покойной лицо.

– Как же так? – Мария Дмитриевна подняла взгляд на полицмейстера и председателя Уголовной палаты. Вся ее повелительность мигом слетела. – Как же так…

Те отводили взгляды. Потом полицмейстер взял госпожу Дунину под руку и отвел в сторону.

– Мария Дмитриевна, – заговорил он почти шепотом, но тишина стояла такая, что каждое его слово оказалось услышанным. – Мы, конечно, не выносим сор из избы. И если бы в другом месте, не при народе… мы бы отдали вам тело, да и дело с концом. Но вы сами видите…

Смысл его слов не сразу дошел до фрейлины.

– Как отдали? – переспросила она. – Вы что же думаете… Да мне не надобно вашего попустительства! Орыся прыгнула в воду! Бога не побоялась! Где ж я сведаю, отчего, коли вы отступитесь?

Она беспомощно озиралась кругом. А на нее смотрели понимающе, даже с жалостью. Вот девка-дура! Не могла тихомолком удаваться! Нет, у всех на виду! Теперь станут барыню тягать по присутственным местам. Суд – не суд, а позорища не оберешься.

– Тетя, – из-за спин собравшихся пробилась госпожа Бибикова с вечно прицепленными к подолу куклешками. – Тетя, пойдемте. Не надо смотреть. – Она подхватила Дунину под руки.

– Как не смотреть, голуба? Живой человек. Мой. Я отвечаю…

Бенкендорфу стало жаль двух испуганных женщин, которые толком не могли никому ничего объяснить, потому что и сами ничего не понимали.