Без права на награду

– Думаю, что Его Величество, следуя своему принципу умеренности и скромности, не хотел дать подданным повод хоть в чем-то его упрекнуть…

Командующий посмотрел на флигель-адъютанта с жалостью: вы сами-то поняли, что сказали? И тот замолчал.

– Ладно. Не мое дело судить государей. Тем более не ваше, – отрезал князь Петр. – Как вы проехали?

Бенкендорф изъяснил. Кустистые брови командующего поползли вверх. Новогрудок был уже занят.

– Я по самой кромоче, а там через лес.

Лес, как известно, горел.

– Милый ты мой! – Багратион обнял флигель-адъютанта. – На карте начертить означенный государем маршрут сможешь?

Бенкендорф чертил с тринадцати лет. Император Павел Петрович очень уважал фортификацию.

Когда вся вложенная полковнику в голову информация, излилась на лист, Шурка не без робости осведомился:

– Кроме меня было послано еще четыре курьера. Они добрались?

Багратион стал красным, точно сам проглотил вестовых.

– Вы один.

То была минута прозрения. Для обоих.

Князь помялся, соображая, стоит ли собеседник человеческого обхождения. Но обстоятельства были чрезвычайными.

– Вы не держите на меня зла. За то. За Дунай. За старое.

Чего уж там. Завтра все помрем. Курьер кивнул и поклонился. Не отдал четь, не щелкнул каблуками, а именно поклонился. Нужно же было как-то выделить эту часть разговора. Отвечать же гласно на такие слова он не смел. Не по чину.

– Можете оставить лошадь здесь, – распорядился командующий, когда курьер уже уходил. – Пусть отдохнет. На конюшне вам дадут лучшую.

Шурка был бы рад часа полтора отлежаться где-нибудь в тенечке. Но следовало немедленно возвращаться. Со скрежетом зубовным хозяин отдал жеребца Луи в руки конюхов, говоря себе: скотина – не человек, двойной маршрут не осилит.

А сам на одном кураже взметнулся в седло. И поехал – на честном же слове. Ему пришлось сделать большой крюк, поскольку вражеские партии, ведомые поляками, уже шли к Сморгани. А на Минск маршевым шагом двигались французы.

Он опять проскочил. Храни Бог казаков, научивших его и есть, и спать, и справлять нужду в седле. Лошадь действительно попалась двужильная. Уезжая, Шурка не спросил, как ее зовут, и в дороге пристрастился кликать Бонапартом – чтобы не жалеть. Уже прискакав в Видзы, где очутилась главная квартира, осознал – кобыла, при чем жерёбая. Как он, кавалерист, несколько часов проведя в седле, мог этого не понять? Чем была занята его голова?

– Будет Жозефина. – сообщил полковник принявшему лошадь унтеру Потапычу. – Отправь в обоз.

– Да обоза-то нынче не доискаться, – возразил тот, с жалостью оглаживая тяжело ходившие бока кобылы.

– Скоро ей?

– Пару месяцев поездите. И в табун. Если табуны к тому времени останутся.

Сам полковник воспринял случившееся как добрый знак. Ему подарили не одну лошадь, а двух – он еще покатается.

Доложившись, Александр Христофорович хотел рухнуть. Где угодно. Лучше под крышей. Но император смотрел ласково и требовательно.

– Новые курьеры уже отправлены. Но я боюсь за них…

«Вернее за сведения». С первого же дня войны у флигель-адъютанта появилось непреодолимое желание подъелдыкивать. Хотя бы мысленно. Хорошо, что рот держал на замке.

– На Вторую армию движется корпус короля Вестфальского Жерома Бонапарта. Сам он ничто. Но при нем корпус – Даву. А при корпусе – маршал.

А интересно было бы сейчас встретить старого знакомого[9]. «Весь маршалат против!» Шурка не сомневался, что эти революционные выкормыши совсем не горели желанием тащиться в новый поход. Но что такое их совокупная воля против воли Бонапарта?

– Поедете? – с вкрадчивой нежностью спросил государь.

«Куда я денусь?»

Он поехал, клятвенно пообещав себе не слишком торопиться. Но, не добравшись до Минска, увидел на дороге труп одного из вестовых. Спешиваться не имело смысла – лужа крови растеклась от бровки до бровки. Одним ударом и человека, и лошадь. Били через поле. Неужели уже и артиллерия? Полковник огляделся по сторонам. Никого не увидел и пришпорил кобылу.

Жозефина перескочила кровищу. Девочка. Чистюля. Копыт пачкать не захотела. А ума – палата. Сама забирала к лесу. Увидала мертвечину, не испугалась, а насторожилась. Шла мягко, хоть и быстро. Берегла себя, детеныша, всадника.

На подступах к городу курьер чуть не врезался в телеги и экипажи губернского правления, спасавшегося бегством. Сдутые ветром бумаги из какой-то развязавшейся папки покрывали дорогу.

– Стой! Стой! – закричали ему. – Французы уже в предместьях!

А то он не знал! Но другой дороги нет. И если дуть по окраинам…

Позднее французский артиллеристский капитан объяснялся в штабе:

– Мы вообще не поняли, что это. Человек или ядро? На такой скорости люди не ездят. Какая мишень стрелять? В одну минуту скрылся!

Если бы Шурка знал, что тогда его упустил именно Жубер[10], он бы очень посмеялся.

Прибыл. Сообщил. Вымолил два часа сна. Забрал Луи.