Без права на ошибку. Том 3 (СИ)

Подготовленная кипа файлов покоится на краю стола. Как и печати. Моя. Старого козла. Нотариус, проплаченный за молчание и услугу, которая является противозаконной, послушно ждет, когда курьер доставит оформленные документы.

После того, как я выйду из кабинета, а заверенные бумаги попадут своим новым полноправным владельцам, моя работа в холдинге Соловьева подойдет к концу.

И все закончится.

Проверяю каждую вызубренную наизусть строчку. Все честно.

Местами, даже слишком лояльно для ублюдка, годами калечевшего собственного ребенка.

Я мог просто его убить. Особенно сейчас, когда в груди сосет вакуум, а перед глазами то не рассасывается красная пелена ярости. Она пульсирует, пробирается отравленными щупальцами мозг и забирает управление на себя.

Отлично.

Я слишком устал.

Мне уже плевать на будущее. Оно испарилось вместе с прощальной улыбкой Лены за тонированном стеклом такси.

— Олег? — голос Сани раздражающей мухой влетает в окутанный отравленным дымом мозг.

Дергаю головой резко, рвано. До хруста напряженных мышц.

— Так, парни, подождите минуту, — кидает он кому-то и хлопает дверью.

Сука.

Раздражает. Скрип мягкой подошвы о виниловое покрытие. Осторожные движения. Будто, блядь, я себя контролировать не в состояни.

Заебали носиться за мной, воспитатели хуевы.

— Значит, слушай внимательно, — шепчет Саня тем тембром, что присущ его отцу.

Ледяной. Мертвый. Безжизненный.

От тихого голоса волосы на затылке становятся дыбом, а желание его придушить пинком ударяет в расплавленное нутро.

— Или возьмешь себя в руки. Или в психушку отвезу следом. Я не мой отец. Запру, блядь, и глазом не моргну, понял?

— Отъебись, — рычу сквозь хруст эмали. — Ты мне, блядь, вообще никто. Уебок, всю жизнь завидующий моему брату.

Слова не доходят до сознания. Или доходят, но я не понимаю, что происходит за кровавым туманом, в котором невозможно ничего разобрать. Чертова пленка вновь окутывает с ног до головы. Заставляет хватать остатки кислорода ртом и под рычание взбесившегося зверя раздирать на себе кожу. Костяшки хрустят, а ногти впиваются в мясо.

Сука.

Сука.

Отъебитесь все. Сдохните.

Убью. Разорву на мелкие кусочки. Уничтожу.

Холодный поток воды обрушивается на мою голову. Острыми льдинами раздирает образовавшийся кокон и смывает ливнем отравленную дымку. Жадно втягиваю воздух и кашляю, когда расправляются легкие. Мотаю мокрой головой под яростное пыхтение рядом и осоловело моргаю, продираясь ресницами сквозь слепое пятно.

— Я тебя, дебила кусок, не отпущу, — шипит Саня, а следом раздается грохот пустого кувшина о поверхность стола. — Барахтайся как хочешь. Лучше?

— Да, — хриплю, растирая ноющее горло. — Блядь, прости.

— Пошел на хуй, — шипит обиженно и опирается на полированную столешницу, скрестив на груди руки.

— Серьезно, — вздыхаю и растираю спасительную влагу по лицу. — Спасибо. Переклинило.

— Идиот, — фыркает беззлобно и отворачивается.

Но я успеваю заметить знакомую улыбку со вздохом облегчения. И сам выдыхаю. Спокойно и медленно. Первый раз за ебанное утро.

Хмурится, растирая бугрящиеся под рубашкой мышцы. Морщится, будто тонну лимонов съел и цыкает недовольно.

— Женя? — спрашиваю, сканируя напряженное лицо.

— В порядке. С ним Аня, — кивает и косится на дверь, а под ребрами царапает запертый зверь. — Посмотрели увлекательное кино с Самуиловичем в машине. Политику партии разложил. Дальше справишься?

Протягивает флешку. А я вздыхаю с облегчением. Женя понял и принял решение. И с его молчаливой поддержкой огромный валун падает с плеч.

Саня пронзает карим взором. Словно консервным ножом вскрывает черепную коробку и вычисляет поломки в сложном механизме. Удивительно, как при всем этом, мы долго отрицали дружескую привязанность друг к другу.

Левицкий видит меня насквозь. Но молчит.

— Да, — выпрямляюсь и ободряюще улыбаюсь, а затем хлопаю сканирующего меня друга по плечу. — Подпишет бумаги и поедем.

И, тем не менее, когда в кабинет молча заводят отрешенного от мира Самуиловича, воздух с противным скрипом несмазанных петель выходит из легких. Ощущения лишь усиливаются, когда мы остаемся вдвоем.

В ушах трещит. От гнева, непонимания. От чего-то горького, что острыми перчинами ложится на слизистую. Пробирается внутрь и вызывает то ли слезотечению, то ли изжогу.

А он сидит. Сгорбившись, смыкает перед собой пальцы.

Постаревший лет на двадцать за один день.

И никакого ебанного торжества. Даже облегчения нет.

Седые пряди блестят в холодном искусственном свете, отливая серебром. Александр Самуилович, опустивший голову, напоминает старого побитого волка, чье место не запланировано занял молодняк. А он словно только сейчас понял, что время, которого было так много, испарилось. Покрылось глубокими шрамами и кануло в лета.

Не оставив больше бывшему вожаку права на ошибку.

— Выпить есть?