Без права на пощаду

– Меня это совершенно не волнует. Ты что, не понимаешь? Тогда постарайся, пожалуйста, поставить себя на мое место. Ты хочешь, чтобы он на меня пялился? Он и так торчал тогда в камере, когда меня обыскивали.

– Я понимаю тебя, – кивнул Холлис. – Я скажу ему, что ты неважно себя чувствуешь.

– Зачем тебе вообще понадобилось туда идти?

– Это моя работа. Я все должен увидеть.

– Но зачем?

– Точно не знаю, но не хочу оказаться неподготовленным, что бы здесь ни произошло.

– Ладно, – согласилась Лиза. – Иду с тобой. Я тоже не хочу оставаться неподготовленной.

Они остановились у железной ограды, окружавшей дом Бурова. К ним тут же подошли двое пограничников.

– Убирайтесь! – приказал один из них. – Вон!

– У нас назначена встреча с полковником Буровым, – по-русски сказал Сэм. – Я – полковник Холлис.

– Вы новые американцы, прибывшие сюда?

– Совершенно верно.

Охранник смерил его свирепым взглядом, повернулся и подошел к караулке, откуда позвонил по телефону. Затем он сделал Холлису с Лизой знак, и они прошли через ворота, Сэм старался внимательно все рассмотреть. К караульному помещению примыкала огромная псарня из проволочной сетки, за которой, грозно рыча, носились немецкие овчарки. Дача Бурова представляла собой двухэтажный деревянный коттедж. Рядом с домом под навесом стоял «понтиак Транс Ам». Холлис подошел к двери и постучал.

Дверь отворил пограничник и пропустил их внутрь. Они вошли в просторную прихожую, где стоял стол для дежурного.

Охранник повел их через большую красивую гостиную в кабинет Бурова.

– Доброе утро, – поздоровался он.

Холлис, не обращая внимания на приветствие, осматривался вокруг. Мебель советского производства 30-х годов – массивная, полированная. На стенах – огромные картины с изображением счастливой советской действительности.

– Не хватает только портрета Сталина, – заметил Холлис. – Вы ведь сталинист, Буров?

– Мы не употребляем этого выражения, – сказал он. – Но, безусловно, меня восхищал этот человек и его методы. Садитесь, пожалуйста. – Буров указал им на кресла у русской печи, выложенной фарфоровыми изразцами, сделал знак охраннику, тот вышел.

– Если бы мне пришлось оценивать ваш вкус, полковник, то я сказала бы, что он у вас есть, – проговорила Лиза.

Буров недоверчиво улыбнулся. Лиза рассматривала картину, изображавшую колхозников, убирающих пшеницу: красивые и сильные мужчины и женщины со счастливыми улыбающимися лицами.

– Я ничего подобного ни разу не встречала в сельской местности и подозреваю, что художник тоже, – заметила Лиза.

– Это то, что мы называем идеалом, – произнес Буров, усаживаясь напротив них на диван, отделанный в тон креслам. – Ну, как поживаете?

– Мы находимся в тюрьме, – ответил Холлис. – Так как, вы думаете, мы можем поживать?

– Вы не в тюрьме, – резко возразил Буров. – Все-таки скажите, что вы думаете о нашей школе?

– Я поражен, – ответил Холлис.

Буров кивнул с таким видом, словно ожидал подобного ответа.

– Сначала о деле. Вы избили Сонни Эймза.

– Почему бы в первую очередь не обсудить то, как вы, Вадим и Виктор избили мисс Родз и меня?

– Это было не избиением, а официальным делом, и так как это произошло до вашего вхождения в мир нашей школы, то не подлежит обсуждению. За что вы ударили Сонни? Потому что он оскорбил мисс Родз?

– Нет, это входило в мои служебные обязанности.

– Здесь правила диктую я, полковник Холлис. И я очень суров во всем, что касается правил и приказов. И очень справедлив. За драки и подобные провинности мы сажаем курсантов в карцер. Заключение в карцере грозит им и за приставание к женщинам, воровство и прочие штучки. Однажды я расстрелял одного курсанта за изнасилование. Чтобы здесь шла нормальная работа, необходимо установить закон и порядок. Тут вам не Америка. Если вы решили остаться, то я проведу тщательное расследование этого инцидента и выясню, кто из вас виновен.

– Лэндисы тут ни при чем, – вмешалась Лиза. – Из-за нас они попали в сложную ситуацию. Все это касается только меня и Сонни. Этот тип – свинья!

– Вот как? – ухмыльнулся Буров. – Он был таким милым мальчиком до того, как насмотрелся американских фильмов.

Лиза встала.

– Всего хорошего, – сказала она.

Буров знаком приказал ей сесть.

– Нет, будьте любезны, сядьте. Хватит болтовни. Я должен кое-что обсудить с вами.

Лиза неохотно вернулась на место.

– Я создал здесь лучшую шпионскую школу во всем мире, Холлис. И вы должны знать, что мной руководило. Первое: моя глубокая, неизменная ненависть к Западу. По иронии судьбы с тех пор, как я начал работать с сотнями американцев, возросла моя ненависть к их культуре, их похабным книжонкам и журнальчикам, к их бессмысленным фильмам, к их самолюбивым, эгоистичным людишкам, полному отсутствию чувства истории, к их безудержному потреблению всяких бесполезных товаров, их сервису, и превыше всего – к их откровенно слепой уверенности в том, что им всегда удастся выйти сухими из воды.

– Да, это перекрывает все остальное, – улыбнулся Холлис. – Но, разумеется, вы научились всему этому не от ваших заключенных?