Без права на...

Заколотые галоперидолом больные даже и помыться – то толком не могли – постоят под душем и идут в отделение, так и не избавившись от грязи и связанных с ней ароматов.

После бани в отделении наконец-то запах мочи и хлорки заменялся запахом мыла и шампуня.

Некоторые из больных за пару-тройку сигарет делали массаж на спину, а кое-кто из них и на ступни ног, причем годами занимаясь этим, доходили почти до уровня профессионального массажиста, получая навыки путем долгих тренировок.

Олигофрен Очко называл массаж ступней «Батной машшаж» (блатной массаж) и не брезговал делать его на ноги любой степени загрязнения.

В шесть часов вечера, после ухода врачей насильник Варсегов брал ящик для сбора анализов и шел в сестринскую. Теперь до самого отбоя он будет по очереди массировать ступни всему медперсоналу, получая за это пару кусков хлеба и целый мешок объедков со стола сотрудников.

Опять смех на коридоре – это ведут Нуретдинова, с ног до головы измазанного калом – ведут мыться. Случаи, когда больные на всю голову, совершив акт дефекации, хватают свой «котяк» и начинают размазывать его по своему телу, редки, но если человек начал заниматься делом каломазания, он продолжит его с завидной регулярностью.

Другие находят в унитазах фекалии и мажут ими стены туалета. Один такой «штукатур-маляр» действительно считал, что шпаклюет, украшает стены туалета, отделанные белоснежным кафелем.

Однажды ночью мне попался в туалете и настоящий копрофаг, занятый поздним ужином. Молодой мальчишка лазил рукой по унитазам, засовывая туда руку по самый локоть, доставал более-менее твердые «колбаски» фекалий и … отправлял их в рот!

Копрофаг отравился дерьмом, и санитарка бегала в Ново-Николаевку за молоком, чтоб его, выблевывающего в тазик куски дерьма им отпаивать.

Во время некоторых праздников, как, например Новый Год, 23 февраля, 8 марта, 9 мая для больных устраивали в столовой дискотеку, более похожу на детский утренник. Больные рассаживались вдоль стен и слушали, как читают стихи, поют песни под принесенную по такому случаю гитару. После выступлений каждый получал кружку слабого чая, и начиналась дискотека – под звуки музыкального центра 10-15 больных танцевали в освобожденном от столов центре столовой, а остальные продолжали сидеть вдоль стен, смотря на танцующих, слушали музыку или общались между собой.

На подобные праздники приводили несколько женщин из женского отделения, и меня всегда занимал такой вопрос – специально ли приводят к нам самых уродливых, или все они в женском отделении таковы, по крайней мере, несмотря на голод по женскому телу у меня ни разу не возникло желание обнять одну из этих каракатиц или потанцевать с ней. Хотя находились менее щепетильные больные, которые с удовольствием обнимали уродиц и украдкой щупали отвисшие почти до пупа груди (в женских отделениях лифчики запрещены, и груди у лежащих там годами быстро провисают и теряют всякую привлекательность).

Все равно, несмотря на весь маразм этого утренника, праздник остается праздником, и это ублюдочное подобие дискотеки поднимает настроение и отвлекает от серых больничных будней.

Зимой оказалось, что кроме «Праздника цветов» есть еще один конкурс, проходящий на территории всей больницы – это «День Ледяных Фигур». В лютые предновогодние морозы на двор больницы выходит по очереди персонал, усиленный парой-тройкой вменяемых больных, умеющих лепить из снега. С пищеблока в ведрах таскают горячую воду и, намочив в ней колючий холодный снег, лепят из него ледяные фигуры. Обычно это Дед Мороз со Снегурочкой, гороскопическое животное наступающего года, а иногда что-то совершенно непонятно, порожденное воспаленным мозгом припаханных к скульптурному творчеству больных.

Вылепленные скульптуры обычно затем раскрашивают гуашью или акварельными красками, и они худо-бедно украшают зимой больничный двор, хотя больные видят все это только из окна с высоты третьего или четвертого этажа.

Приезжающая на праздник комиссия из врачей с Владивостокской оценивает работы и раздает победившим отделениям призы.

Год шел за годом… от больничной пустоты, от ничегонеделания и однообразия уже не хватало сил. Сам по себе человек активный и деятельный я уставал от вынужденного безделия до такой степени, будто целыми днями таскал мешки с цементом.

Я не знал, сколько времени еще мне предстоит провести на принудке и от этого мне становилось еще хуже.

Тогда я нашел выход в азалептине. Это снотворное гарантировало 8-10 часов крепкого сна от одной таблетки. Я выпрашивал азалептин у медсестер, отбирал у больных и спал и видел сны, в которых гулял по свободе. В таком спящем состоянии я провел полтора года. Доза азалептина постепенно возрастала и с 25 мг выросла до 250 мг, то есть двух с половиной больших таблеток. Я спал бы и дальше, до самой выписки, да вот незадача – азалептин стал учетным препаратом и доставать его стало труднее и труднее, да, впрочем, я уже и не спал от него – так за полтора года мой организм привык к этому сильнейшему снотворному.