Без права на...

В 2005 году в отделении появился жидкий, заваренный чифир. Мы наловчились брать с собой в столовую пластмассовые бутылочки из-под кефира, уже заряженные заваркой. В столовой, пока никто не смотрит, мы подаем свои бутылочки в окно раздачи, и столовщица заливает наш чай кипятком – кому нальет, а кого и пошлет. Счастливцы, получившие порцию кипятка, суют бутылочку за резинку штанов, в рукава, в карманы пижамы и несут в отделение, обжигаясь разогревшимися от кипятка бутылочками. Самое трудное – пройти сестринский пост. Если бутылочка видна, или сильно оттопыривает карман, вас тут же остановят, а ваш драгоценный груз тут же отберут. Если смена плохая или не в настроении – могут остановить человека и не имеющего внешних признаков несения чая, ошмонать и отобрать все обнаруженное.

Блатные больные, имеющие хорошие отношения с дежурной сменой медсестер почти открыто несут заваренный чай в ведерках из-под майонеза.

Администрация прекрасно знала, в каких целях больные используют пластмассовые стаканчики и бутылочки и поэтому при шмонах все это, даже пустое и не имеющее ни следа использования под чай, отметалось нещадно.

Отметались и пластиковые баллоны из-под газировки, используемые больными для хранения питьевой воды – в них легко при наличие сахара (а его в отделении полно) можно поставить бражку, а этот процесс пресекали в корне, отбирая баллон раньше, чем его «зарядят» и «поставят».

У каждого больного на спецу имелась своя история болезни. Время от времени и довольно часто в нее была необходимость вшивать новые листы – как-то справки, листы анализов, постановления суда, дневники наблюдений и многое другое. Поручена была эта работа дежурным медсестрам, но сами понимаете – как бы ни работать, лишь бы не работать. И это дело, в конце - концов, легло на плечи больных. Когда мне начали предлагать подшить то или иное дело я не отказывался и эта работа, происходившая обычно в тихий час или поздно ночью, стала для меня постоянной.

Я стал обладателем информации обо всех больных – об их болезнях, об их жизни, об их преступлениях, но общаться, например, с педофилом стало для меня значительно труднее, так как я уже конкретно знал, что общаюсь с педофилом.

Доходило до того, что, подшивая листы с решениями выписных комиссий, я за сутки-двое знал, что ждет человека – выписка или продление срока. В некоторых случаях я приносил эту информацию в отделение и человек уже заранее знал – волноваться ему перед комиссией или быть наплевательски к ней настроенным. Естественно, таки сведения я сообщал людям, полностью заслуживающим доверия, иначе, сдай меня хоть один из них, и моей карьере пришел бы полный и бесповоротный ездец.

Прошивал я дела легко и непринужденно, а дело в том, что, начинаясь листов с двадцати, дело за года превращается в увесистый том, толщиной не уступающий кирпичу. Продырявить такой талмуд медсестре не под силу, поэтому в отделении всегда будет больной, кому эту работу поручат.

Стягивают листы истории болезни четверной или даже восьмерной ниткой, иначе она попросту порвется.

Есть и веселые моменты. Подшиваю как-то к истории болезни письмо больного домой и быстро читаю го. Оно заканчивается скромными и ни к чему не обязывающими словами «Так как я являюсь богом…». Все еще не перестаю удивляться такому.

Некоторые настолько доходили в своем отчаянии, что буквально становились частью койки. Они лежали без движения день и ночь, круглые сутки напролет. Их уже ничего в этой жизни не интересовало – поесть и поспать, вот и вся жизнь. Загонялись до такой степени, что покрывались вшами. Таких больных, не выдержавших однообразия психушки и превратившихся в живых мертвецов, обычно собирали в 8, 9 и 11 дефектных палатах, поближе к туалету, так как они даже помыться толком не могли. О личной гигиене они забыли так же, как о жизни вообще. Такое растительное существование быстро приводило их к полнейшей деградации – как физической, так и умственной, и, выйдя на волю, они уже не могли ни работать, ни ухаживать за собой. Врачи понимали это, и, зная, что и на воле такой «овощ» уже не опасен, выписывали их побыстрее, то есть выписывали именно тех, кому выписка собственно и не нужна.