Без права выбора

В этот день, с утра, Анна Семеновна чувствовала себя как-то особенно тревожно. Неизвестно почему. Заваривая к завтраку морковный чай, она заметила небольшого паука, спускавшегося по окну кухни на едва видной серебристой ниточке. Паук — это к письму! — вспомнила Анна Семеновна одну из примет, которые все наперечет знала кухарка в доме ее отца — полковника Семена Николаевича Галкина. Когда это все было! И отец и кухарка. Может быть, не было вовсе? С этими мыслями она присела к чайному столику, который был одной из немногих вещей, спасенных ею из отцовского дома. Попив чаю, она будто бы успокоилась, стала собираться на базар. Может быть, опять удастся встретить того грека — он, пожалуй, лучше всех платит за золото.

Анна Семеновна надела скромное пальто, накинула на голову платок (шляпку она носить избегала, чтобы не привлекать внимания) и вышла в сенцы, которые гордо называла прихожей. На полу лежал измятый и замусоленный конверт. По всему было видно, что подсунули его под дверь ночью или рано утром. С замирающим сердцем (вот он, паук!) она разорвала его. Почерк был ей хорошо знаком.

«Драгоценная Аня! Шлю привет и целую крепко! Аня, меня на днях расстреляют. Напиши домой, сообщи, где мое золото. А часть можешь себе оставить, ту, что у тебя. Карточек моих дома много, выбери себе на память. Целую вечно и прости! Иван Филатов».

Анна Семеновна присела на хозяйкин сундук, стоявший в углу прихожей. Ее изящная муфточка покатилась на пол.

Боже! Иван арестован! Его расстреляют, может быть, расстреляли уже? Когда написано это письмо? Она снова посмотрела на записку: в углу стояли еле заметные буквы: «Екатеринодар, 29 марта». Прошла целая неделя, так что она, возможно, держит в руках записку покойника.

Анна Семеновна вошла обратно в комнату, медленно сняла с себя пальто. Одна мысль была неотвязной: за что именно арестовали Ивана? Если это связано с теми поручениями, которые она передавала ему, то… Она живо представила себе, как в эту ее тихую, полутемную комнату врываются пьяные солдаты (в том, что они будут пьяные, она почему-то не сомневалась), ее хватают и увозят туда, в большой дом на Садовой.

Но, может быть, что-нибудь другое? Тогда — золото! Она знала, где хранится большая часть филатовского золота, — в станице Новоминской, у одного верного человека. Тот, конечно, не захочет отдавать, но у нее есть средства подействовать.

Анна Семеновна прошлась по комнате и внезапно вздрогнула: за дверью послышался шум. Схватив с комода сумочку, в которой у нее лежал маленький вороненый браунинг, она стиснула ее у груди, не в силах пошевелиться. Тихо. Должно быть, кошка. И тут новый кошмар свалился на нее — в углу мелькнула какая-то тень, и, прежде чем она сообразила, что это ее собственное отражение в зеркале, ее уже била нервная лихорадка.

Она вплотную подошла к зеркалу. На нее в упор смотрело бледное лицо с близко поставленными к переносице темными глазами. Лицо казалось еще бледнее от темных волос, свисавших на плечи.

— Нет, так с ума можно сойти, — сказала Анна Семеновна вслух и сама не узнала своего голоса.

Она решительно подошла к комоду. В углу самого нижнего ящика ее пальцы нащупали большую аптекарскую склянку. Открыв притертую стеклянную пробку, она брызнула содержимым на тонкий платок. По комнате поплыл острый запах эфира.

К эфиру Анна Семеновна привыкла, еще будучи сестрой милосердия в деникинсиом госпитале, и теперь не жалела на него даже филатовского золота. В этот раз ей пришлось применить солидную дозу, прежде чем в одурманенной голове не поплыло все вместе: паук, золото, Иван и знакомое тонкое лицо старика с седыми бакенбардами. «Готовы ли вы принести себя в жертву во имя уничтожения большевизма?» — спрашивал старик.

Как подкошенная, Анна рухнула на кровать, стоявшую за ширмой. Сон вырвал ее из действительности.

…Проснулась она в полной темноте от настойчивого стука в дверь. Не вспомнив еще ничего, она зажгла лампу, держась за стену, дошла до двери и открыла.

Перед ней стоял человек в зеленоватом, из тонкого английского сукна казакине, отороченном барашком, в казачьей, кубанке, которая как-то не шла к его интеллигентному молодому лицу с тонкими темными усиками. Лицо его Анне Семеновне показалось знакомым, только она никак не могла вспомнить, где и когда именно его видела.

— Прошу прощения, сударыня, — сказал молодой человек, — могу ли я видеть Анну Семеновну Галкину?

Голос пришедшего и свежий воздух, ворвавшийся в дверь, вернули Анне Семеновне реальность происходящего.

— Входите, — сказала она. — Галкина — это я. С кем имею честь?

Молодой человек не спешил отвечать. Он шагнул через порог в комнату. Потянув несколько раз носом, повернулся к Анне Семеновне, все еще стоявшей у дверей с лампой в руках, и сказал:

— Эфиром изволили баловаться? Не одобряю!