Без приглашения

Хартума я увидела только утром. Он был одет, будто не спал всю ночь. На мой вопрос, удалось ли ему закончить отделку модели, Хартум ответил неопределенно. Глаза у него были воспаленные, красные, настроение плохое.

Когда он позавтракал, я спросила:

— Может быть, ляжешь поспишь? Вид у тебя нехороший.

— Пойду в цех, — отрубил он, ничего не объясняя.

— Хочешь посоветоваться с товарищами?

— Еще чего! — Он передернул плечами, как капризная девчонка. — Пойду получать серебро, отолью голубя.

— Если дела хороши, почему такой злой?

— Потому, наверно, что жена задает глупые вопросы. Эх, Мадина, побыла бы ты в моей шкуре!..

Я смолчала и даже улыбнулась ему. В последнее время я полюбила дни, когда Хартум уходит из дома. Проводив его, я положила в корзиночку начатые носки, спицы, шерсть. Под них спрятала резец и две медные пластинки… Первую я так и не нашла — завалилась, наверно, в щель. С тех пор уже не меньше чем десять пластинок я утащила из мастерской, все их изрезала орнаментом. Как ни удивительно, мне помог нарыв на руке. В тот раз я ведь так и не пошла к медсестре, но потом пришлось все-таки обратиться к врачу. Левая рука у меня перевязана, мне запрещено доить, убирать в хлеву, стирать, мыть полы. Вязать я кое-как могу. Но корзинку с вязаньем таскаю с собой для маскировки.

В горах я себе выбрала овражек. Из него видны только синее небо да птицы, чирикающие над головой. Меня, кажется, никто не видит. Беру в левую руку медную пластинку, закрепленную на деревянном бруске. (Поверх бинта я накрутила тряпку. Сразу бы догадаться — не разрезала бы ладонь.) Теперь у меня уже редко срывается резец. Вспоминается давнее детское умение, и к нему еще прибавляется женское упрямство, терпеливость, настойчивое желание доказать свою правоту.

На пластинке я карандашом вывожу орнамент, и по рисунку потом движется мой резец. Движется все более уверенно и радостно. Пусть иногда и сорвется, пусть причинит мне боль — ничего, все вытерплю.

Весенний день был таким светлым, так дышалось легко, так блестела молоденькая травка, таким свежим и бодрящим был воздух, что я, околдованная, поработав немного, решила погулять. Рабочее время, в горах никого нет. Я сперва тихо шла, потом захотелось побегать… А потом я еще и поскакала на одной ножке и попела. Так забрела я за несколько километров от нашего Кубачи в развалины Кара-Корейш. Жители этого аула лет пятнадцать назад по воле одного большого человека были выселены. Теперь тут нет живой души. Зимой рыскают голодные волки и прячутся напуганные ими зайцы, а летом сюда забегают бродячие собаки, дикие кошки… Тут в развалинах, в мечети и на кладбище есть удивительные памятники средневекового искусства. Не могу простить себе, что, когда училась в школе и мы ходили сюда на экскурсию с преподавателем истории, я хохотала, перебрасывалась шутками и всякими глупостями с подружками. Как могла я тогда подумать, что когда-нибудь отнесусь к этим древним камням с интересом!

Какая-то тень мелькнула в кустах. Я вскрикнула. Из-под моих ног выскочил удод, подпрыгнул и побежал по каменной стене кладбища. Упрекая себя за трусость, я сбросила каз, чтобы не привлекать внимания случайных путников, и медленным шагом пошла по кладбищенской тропе.

Долго бродила я меж старых камней, вглядываясь в незнакомые мне арабские надписи; чем старее были камни на могильных памятниках, тем больший интерес вызывали они во мне. Мое внимание привлекал орнамент, которым были изрезаны чуть ли не все камни. У меня очень хорошая память: могу поручиться, что на некоторых памятниках рисунок только отдаленно напоминает кубачинский. Орнамент был менее вычурным и, может быть, потому показался мне очень благородным.

На счастье, в корзиночке с шерстью у меня был карандаш и небольшой альбомчик. С тех пор как увлеклась гравировкой, стараюсь не выходить без этих принадлежностей художника. Я стала срисовывать орнамент. Иногда для этого приходилось опускаться на колени и вглядываться — рисунок был стертым. В другом случае я подходила и слева, и справа, чтобы найти лучшее освещение. Вообразив, как выгляжу со стороны, я расхохоталась. Действительно, одинокая молодая женщина кланяется, приседает, падает на колени, крутит головой, хохочет.

Перерисовав не менее десятка орнаментов, я оказалась у мечети. Деревянные двери и колонны этого старинного здания тоже были покрыты резьбой. Я было взялась за карандаш, как вдруг в глубине что-то шевельнулось. Я вздрогнула и хотела убежать, но любопытство взяло верх. Прижимаясь спиной к стене, подкралась к окошку.

Вот так так! Расстелив на полу платок, в мечети стояла на коленях и била поклоны моя свекровь.

То-то она проводила меня утром подозрительным взглядом. Ах, чертовка! Ясно, что ходила за мной, следила. Сейчас притворяется молящейся. Наверно, когда я повернулась, она убежала от меня в мечеть. Старая метла обязательно насплетничает, наговорит обо мне всему аулу.