Его часто можно было видеть в воскресные дни за рулем автомашины западной марки, на теннисном корте в Карлсхорсте, иногда в небольшом садике на углу Ингельхаймер и Кёнихсвинтершт-рассе с маленькой рыжекудрой красивой голубоглазой девочкой 5–6 лет, дочкой по имени Юлька. Или же он стоял рядом с «утюгом» — так называли в обиходе дом, заселенный в основном сотрудниками торгпредства, — и большинство проходивших мимо знали его, здоровались либо подходили к Александру Михайловичу и вступали в разговор. Некоторых он сам подзывал к себе. Я несколько раз видел эти сцены. Они стояли и курили вместе, эти мужчины, связанные одним общим стремлением, одной общей целью — обеспечить государственную безопасность своей Родины. Наверное, эти непринужденные воскресные беседы много давали генералу. Я не знаю, был ли тогда известен Александру Михайловичу ныне столь популярный американец Карнеги, но панибратства, насколько я помню, никогда не было, он всегда держал королевский ярд, всегда держал дистанцию и никого особенно близко к себе не подпускал. Конечно, он, наверное, мог, как говорили некоторые, не приметить чем-то заметного, выделяющегося своими способностями оперработника, а заурядную личность выделить. Может быть. Думаю, что подобные ошибки могли иметь место. Но в людях, в принципе, он ошибался крайне редко. Будучи категорически против всякого рода наветов и, как я говорил выше, доносов, он мог простить ошибки, не таящие в себе опасности для работы или окружающих людей, и сохранить для дела оперработника…
Иногда мы собирались мужской компанией на квартире у моего старшего по работе товарища — Вениамина Терентьевича Сутулова с его друзьями — Захаровым Сергеем Васильевичем, Зайцевым Иваном Ивановичем и еще одним, фамилию которого называть не хочу, ибо именно он и донес генералу о наших встречах за рюмкой. Какие это были приятные и так много дающие вечера! Все они были намного старше меня, а какие знаменитые, сколько они знали и как много я от них получил. Великолепнейшая школа, пожалуй, никакая лекция по соответствующей оперативной дисциплине не заменит таких вечеров. Этих вечеров было несколько. И вот однажды, приехав к нам в Берлин из Бонна, Иван Иванович Зайцев, который уже до этого побывал у генерала, рассказал нам, что Александр Михайлович буквально «снял стружку», отругав за, как он сказал, «пьянки», и запретил эти встречи. Мы сразу же по некоторым признакам определили «доносчика», он пришел чуть позже всех остальных, и хозяин квартиры в соответствующей мужской форме с позором выставил его из своего дома. Казалось бы, и конец истории. Однако спустя несколько дней в посольство по делам приехал Александр Михайлович, вызвал к себе несколько человек и потом, попросив меня остаться, спросил: «Ты тоже в этой компании пьяниц по Ингельхаймерштрассе?» — «О чем вы, Александр Михайлович, кого вы имеете в виду?» — с удивлением и непониманием спросил я. Генерал несколько раз и по-разному повторил свой вопрос и, так и не получив ответа, махнул рукой: «Ну вас всех к черту, в людях нужно лучше разбираться». Я-то понял, о ком и о чем идет речь. Но генерал явно был доволен, что никто из нас, на кого «донесли», так и не назвал ни самого факта, ни своих товарищей, а ведь генерал, наверное, специально нашел возможность каждому из нас задать один и тот же вопрос.