Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

После встречи, освободившись поздно вечером, мы пришли в гостиницу, и генерал предложил переночевать вместе в одном номере. Конечно, мне польстило это, и, откровенно говоря, очень хотелось пообщаться с генералом в непринужденной обстановке, побыть вдвоем, это ведь громаднейшая честь да и доверие. Но я чего-то застеснялся и сказал Александру Михайловичу, что мне нужно завтра очень рано выезжать в Берлин, где я должен сдавать плановый экзамен по немецкому языку, поэтому боюсь его побеспокоить и не дать выспаться. Генерал мрачно (он далеко не всегда был веселым и радостным, чаще всего выглядел озабоченным и глубоко задумавшимся) посмотрел на меня, сказав (привожу дословно): «Другой на твоем месте наверняка с радостью бы согласился поменять экзамен на мое предложение. Хочешь, я сейчас позвоню в Берлин и договорюсь об экзамене?» Я отказался, и генерал отпустил меня. До сих пор жалею об этой неиспользованной возможности побыть с Александром Михайловичем в непринужденной обстановке, да еще только вдвоем».

При наличии жесткой воли, собранности и четкости, железной самодисциплины и, чего греха таить, иногда и грубых словечек в обращении с подчиненными, что проявлялось чисто внешне и только со «своими», в общем-то, с теми, кого он, в принципе, уважал, а «крыл» за дело, ему был присущ и хороший, добрый, товарищеский юмор.

Рассказывает Анатолий Иванович Грищенко[12], тогда второй секретарь совпосольства: «Как-то я позвонил наверх в вашу референтуру (так все в посольстве называли помещение, специально оборудованное от прослушивания, где при необходимости проходили совещания работавших под прикрытием посольства сотрудников КГБ), где должен был в это время находится мой ныне тоже покойный друг Саша Шатверов: “Сашка! Это ты музыку слушаешь?” А в это время из той комнаты громко звучала какая-то модная мелодия. “Я, — ответил “Сашка”, — а что, плохая музыка?” — “Да нет, — продолжал я, — хорошая, только надоел ты мне с этой мелодией!” — “А мне она нравится”, — ответил “Сашка”. Тут я почувствовал что-то неладное. “Постой, постой, это ты, Сашка? Шатверов?” — вновь переспросил я, конечно же даже и не предположив, что там, наверху, мог быть сам генерал Коротков. “Да, — ответил голос, — я Сашка, только не Шатверов, а Коротков. А кто со мной говорит?” Я молча положил трубку. Спустя год на одном из приемов в посольстве я все же осмелился признаться в этом “диалоге” Александру Михайловичу. Посмеялись. Вот таким я его запомнил, а не только “железным” генералом»…

Или другой случай. Собрались как-то на совещание. Разговор был строгий и суровый. В конце, наверное, думая немного смягчить обстановку, Александр Михайлович, как всегда в таких случаях, подняв очки на лоб и оглядев всех нас уже добрым, но при этом не терявшем цепкости и пытливости взглядом, сказал: «Тоже мне разведчики, разведчики. Шпионы вы. А то мы разведчики, а они (то есть наши противники) шпионы. Слово “шпион”, кстати, не позорное, а в переводе означает “идущий впереди”. Так-то вот, мои дорогие разведчики-шпионы».

Он был скромным человеком. Никогда не говорил, за что он был награжден. Из десяти орденов, не считая иностранных, у него было одних только «Красного Знамени» шесть. Однажды я осмелился и спросил, за что он их получил. Александр Михайлович шутливо ответил: «Четыре “Красного Знамени” — за боевые конкретные дела, ну а два из шести у меня “юбилейные” — и, глядя на мое удивленное лицо, пояснил: — Юбилейные, значит, дали за выслугу лет и по случаю какого-нибудь общего торжества». Даже близкий ему человек, родной брат Павел, только на похоронах генерала с удивлением узнал о наградах: «Надо же, я и не знал, что у Сашки столько орденов!»

Мало кто знал, что непогожей ночью 44-го полковник Коротков прыгал с парашютом в расположение окруженного немцами штаба партизанской армии Йосипа Броз Тито и за выполнение этого особого задания был награжден самым высоком орденом Югославии — «Партизанской Звездой» в золоте. До сих пор неизвестны ни цель, ни задача, ни обстоятельства этого ночного прыжка с парашютом. Как, впрочем, и его работа в Тегеране в 1943 году, когда немцами готовилось покушение на Сталина, Рузвельта и Черчилля.