Без протокола: невыдуманные истории рассказывают дипломат Александр Богомолов и разведчик Георгий Санников

Спустя пару месяцев после начала моей работы в посольстве, где-то осенью 1958 года я был вызван на квартиру к послу Михаилу Георгиевичу Первухину. Можно было подняться по удобной и широкой лестнице или же на лифте. Не помню почему, но я выбрал лифт. Большая, с зеркалами кабина, рассчитанная на четыре-пять человек. Стены снизу до середины обиты темно-бордовой ворсистой тканью типа бархата. На одной из стенок откидная скамеечка на одного человека, обитая такой же тканью. Далее до потока и сам потолок отделаны полированным красным деревом. Пол покрыт плотной ковровой тканью. Массивная, по-моему из кованого металла, почти бесшумная входная дверь с литыми рукоятками. Мягко и плотно закрывающиеся дверцы самой кабины с хрустальной прозрачностью стекол (в те годы еще не было автоматических дверей). Плавно поднимающаяся вверх кабина с незаметной мягкой остановкой. И вдруг — непонятная неожиданность: как-то совершенно не гармонирующий со всем названным антуражем, необходимым в представительских целях нашего солидного полпредства, не вписывающийся в общую картину роскошного лифта обыкновенный, черного цвета старорежимный телефон на одной из стенок. Зачем?

Я человек любопытный и не успокоился, пока кто-то из старожилов не рассказал мне комичную историю, случившуюся вначале 1950-х с послом Владимиром Семёновичем Семёновым.

После встречи на правительственном уровне он поздно ночью возвращался домой. Помощника отпустил и в посольство вошел один. Владимир Семёнович любил спорт, систематически тренировал себя гантелями, любил много ходить и крайне редко пользовался лифтом, разве что поднимая наверх самых солидных гостей, к себе в представительскую квартиру. Уставший после работы в ночное время, он решил подняться домой лифтом. И… застрял между вторым и третьим этажами. Сильный человек, он приоткрыл дверь лифта и стал звать на помощь кого-нибудь, кто мог бы освободить его из этого плена. Тщетно. Могучий голос посла поглощали толстые стены здания, и он никак не мог достичь слуха дежурного в другой его части. Промучившись и ослабев, посол устроился на полу и заснул. Домашние тоже спали, устав ждать хозяина. Ранним утром уборщица обнаружила Владимира Семёновича, мирно спавшего на полу кабины лифта, положив голову на руки. Разбудила посла и подняла тревогу. Срочно прибывшие мастера высвободили посла из «лифтного плена». С тех пор и появился этот телефон на стене кабины лифта.

ШЕФ ПРОТОКОЛА О.С. ПАНИН. 1958 год

В конце лета 1958 года перед выездом на работу в Берлин я проходил подготовку в соответствующем отделе своей Службы. Полученные во время двухлетней учебы в специальном учебном заведении знания по немецкому языку и германской тематике, включая трехмесячную языковую практику в ГДР, дополнялись беседами с оперативными работниками — специалистами по Германии. Они обладали опытом работы в этой стране и свои знания передавали нам, выезжающим в свою первую загранкомандировку. Моим наставником был определен Олег Сергеевич Панин.

Признаюсь, я с волнением ожидал встречи с этим опытным разведчиком-германистом. Он понравился мне с первой встречи. Олег обладал далеко не всем данным природой свойством — сразу же производить на собеседника приятное впечатление. Он умел нравиться людям. Мог внимательно слушать и незаметно направлять разговор в нужное русло. В нем чувствовался хороший психолог, умеющий не только расположить к себе, но и оказать при этом как-то совершенно незаметно нужное ему воздействие.

Его своеобразный инструктаж по форме был более похож на беседу товарищей по работе, нежели на формальные и строгие указания и рекомендации старших по возрасту, званию и служебному положению. Олег был прост в обращении, и это располагало к себе собеседника. Несмотря на нашу солидную разницу в возрасте — все-таки 10 лет, — это совершенно не чувствовалось. Он, как говорится, «не надувал щеки». Понимал юмор и шутку. Но более всего в нем подкупала какая-то мальчишеская задоринка, обволакивающая собеседника и вызывающая симпатию к нему, желание слушать и делиться с ним своими мыслями. Может быть, это удавалось ему, потому что и сам он, так мне казалось, был искренен и откровенен. Такое впечатление он производил на тех, кто с ним общался. Я имел время убедиться в этом, потому что нас в последующем связывала многолетняя дружба, в том числе и на семейном уровне.

Человек он был необычный и чем-то едва уловимым отличался от своих товарищей по работе: как никто другой, во всяком случае, из моего окружения, он мог поделиться своим опытом, познакомить с тонкостями мастерства по получению интересующей нашу Службу политической информации. Он был не только внешне, но и внутренне интеллигентен. В отличие от всех нас я никогда не слышал от него грубого русского мата. Самым бранным выражением у Олега было «Животное!», которое он мог в ярости процедить сквозь зубы. Но это случалось с ним крайне редко. Как правило, он был выдержанным и спокойным человеком.